…Я снова в нашей квартире, рядом бабушка, любимые игрушки и велосипед. Не помню и не знаю, сколько прошло времени: неделя, месяц, год? Неожиданно во дворе дома раздается стрельба. Бабушка успевает сказать мне: «Тихо! Молчи!», и я перестаю греметь игрушками и разговаривать. Раздается оглушительно-требовательный стук в дверь. Мы молчим. Дверь с грохотом вылетает и в комнату – в нашу почти мирную с бабушкой жизнь – вваливается фашист. Наверное, я заплакал, чем вызвал его неудовольствие, и немец, передернув затвор винтовки, направил оружие на меня. И наверняка бы застрелил, если бы не бабушка. Старая женщина потянула его за рукав, и что-то высыпала в подставленную им по случаю, каску. Что это было – яблоки или, может быть, картошка – не помню, но немец, подобрев, не нашел ничего лучше, чем достать из кармана (кобуры) небольшой пистолет и дать мне его в руки. Повертев оружие в руках, я быстро засунул палец в какое-то отверстие, и снова громко заплакал. Солдат выхватил у меня оружие, чуть не сломав при этом палец, и стремительно вышел в дверь, унося каску с «трофеями». Так в очередной раз я оказался под расстрелом.
Взрослые, здраво рассудив, что меня Господь спас, и что неплохо кроме земных покровителей приставить ко мне и небесных, решили крестить меня в церкви. К тому времени некоторые уцелевшие церкви Киева возобновили свою деятельность. Меня отвели к священнику, и из всей церемонии крещения запомнилось только, как он поил меня из ложечки теплым, сладким напитком – вином, наверное.
После крещения в моей жизни появилась еще одна женщина – моя крестная мать. Звали ее Мария Ивановна Грачева. Она в мирное время работала машинисткой и была религиозной женщиной. Теперь в доме я был под ее опекой, а между тем находиться в этой квартире становилось все опаснее. И Мария Ивановна решила перебраться со мной в более безопасное место. Мы пошли, побежали по улицам Киева. На одной из них нам попался фашист с ранцевым огнеметом, работавший по домам огнем. Мне было интересно и я, раскрыв рот, остановился, желая посмотреть как можно больше. Немец направил огнемет на нас. Это сейчас я понимаю, что приведи он оружие в действие, от нас с крестной матерью и пыли бы не осталось, а тогда… Мария Ивановна упала на колени и стала молиться. Фашист видимо пожалел ее, а может просто не стал зря расходовать свой «боезапас», отвернулся, махнул рукой, и крикнув «Weg! (Прочь!)», продолжил свое худое дело. Я же, получив оплеуху и шмыгая носом, потащился за своей спасительницей. Мы побежали по горящей улице, а впереди маячила церковь. Так еще раз Господь отвел от меня смерть.
…Сколько потом и сколько вообще было таких раз – я не знаю. Между тем память опять возвращает меня в ту же киевскую квартиру. Я один в окружении большого числа чужих людей, по большей части стариков. У окна стоят девушки в форме, в руках у них автоматы ППШ. У меня острое чувство голода, а есть нечего. Из этой комнаты меня забирают родители. (Ред. Вероятно это событие произошло вскоре после освобождения Киева советскими войсками 6 ноября 1943 года.)
В 1943 году после освобождения Киева мои приемные родители окончательно расстались, оформив развод. Вскоре мать вышла замуж за офицера одной из расквартированных в Киеве частей и по договоренности с отцом забрала меня к себе. В ее новой семье я пробыл недолго – воинскую часть отчима отправили на фронт, вместе с ним уехала и Зинаида Кирилловна. А я снова оказался в детском доме. Помню, как она с мужем приезжала прощаться, оставив на память о себе яркий резиновый полосатый мяч и красивую тюбетейку. Жизнь у этой «памяти» оказалась короткой, судьба – незавидной. Не успел я с товарищами наиграться этим мячом и покрасоваться в новом головном уборе, как они, один за другим, были кем-то из детдомовцев украдены. Но поскольку воспользоваться украденными вещами воришка в открытую не мог – все жили на виду друг у друга – то через некоторое время изрезанные мяч и тюбетейка были им выброшены в уборную. Так я впервые столкнулся с таким человеческим пороком, как зависть.
Отец, которого вскоре после развода с матерью призвали в армию, ничего не знал об этих событиях. И ему перед самым уходом на фронт стоило большого труда вновь разыскать меня и благодаря имевшимся на руках документам об усыновлении вернуть меня обратно домой. Он снова обратился за помощью к моей крестной матери Марии Ивановне, которая клятвенно обещала меня беречь и сохранить. Однако и она из-за тяжелых условий жизни и болезни через полгода вынуждена была отдать меня в детский дом. Очередной детский дом в моей жизни…
Один детский дом, второй, третий… Все они были непохоже-похожи друг на друга. Каждому вновь поступившему из нас дали понять, кто здесь хозяин. Били до первой крови, а потом знакомили с местными порядками.
