Бадодин Олег Витальевич (18+)

Я побежал, но мимоходом увидел, как из окон, дверей и разломов тянулись длинные языки красного пламени, лизавшего остатки наружных стен вагона, посылая вверх клубы чёрного, едкого дыма. Вагон, в котором мы ехали, уже догорал. В воздухе, как большие, хищные птицы кружились вражеские самолёты. Они с жутким воем моторов неслись с высоты и на бреющем полёте безнаказанно расходовали смертоносные запасы пуль из пулемётов. Сверху со свистом падали бомбы, оставляя после взрыва глубокие воронки. Все, кто ещё был жив, бежали, спасаясь, кто куда. Пороховой дым, огонь, копоть, крики, стоны раненых, суета вконец перепуганных людей, тела убитых – всё смешалось в каком-то ужасном хаосе.

Передо мной, куда ни глянь, было поле, изрытое воронками от бомб, густо покрытое трупами людей и детей разного возраста, изуродованных до неузнаваемости. Думать было некогда, да и не о чем. Приходилось перепрыгивать, обегать воронки, спотыкаться, падать и ползти через кровавое поле. Но я снова вставал и бежал дальше, не зная, куда и зачем. Общая паника, ужас происходящего и дикий страх гнали нас всех в какую-то страшную бездну.

Самолеты-убийцы – эти стервятники – были везде, они гонялись за каждым человеком, даже за ребёнком, уничтожая всё живое, что попадалось на их пути. Они, то поднимались в воздух и бросали бомбы, то носились так низко над землёй, что пулемётная очередь попадала жертве прямо в грудь или в голову.

Впереди слева, поодаль от меня, вдруг прогрохотал взрыв, подняв вверх комья земли, огня, дыма и бурой пыли. На месте только что убегавшей стайки детей образовалась большая воронка. Не знаю почему, но я оказался на краю этой ямы. Ещё падали остатки поднятой в высоту земли, а я остолбенел, как в гипнотическом сне. По верху воронки лежали изуродованные тела и фрагменты тел моих товарищей. По склонам воронки скатывались последние капли крови детей. А на дне воронки в луже крови, перемешанной с грязью, лежала голова. Вылезшие из орбит глаза её смотрели прямо на меня. Я оглох и ничего не слышал, в ушах стоял какой-то писк. От этого ужаса я с трудом поднял глаза. Железная, огромная машина со сверкающими смертью огоньками неслась на меня так низко, что даже винтом самолёта могла разрубить меня. В какой-то миг я увидел лицо этого убийцы, спокойно делающего свою гнусную работу. То ли кто-то меня толкнул, то ли от волны недалёкого взрыва я снова оказался на земле. Самолёт пронёсся надо мной, не причинив особых травм, но я ощутил всю тяжесть этого дьявола. Он казалось, как утюгом прогладил меня по спине, и я ещё плотнее вжался в землю. До сих пор я не могу понять, как я остался жив… А тогда я снова бежал, как ошалелый, натыкаясь, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, бежал сколько было сил подальше от этого ада. Мои силы вконец иссякли, и на какое-то время я впал в бессознательное состояние...

Когда меня коснулась чья-то рука, и я открыл глаза, солнышко уже садилось за горизонт, а надо мной стоял молодой мужчина. Было уже тихо, самолётов не было. Гробовая тишина и поле, усеянное трупами. Сознание потихоньку возвращалось.

…Со всего эшелона мужчина собрал всего двадцать пять детей-сирот разного возраста. Собирал долго. Было уже темно, когда мы, уцелевшие детишки, вместе с ним двинулись в путь. От Киева мы отъехали километров на двадцать. Мужчина уже в полной темноте вывел нас на дорогу, мощенную булыжником. Я всю свою прожитую жизнь удивляюсь его выдержке, выносливости, бережному отношению к нам, сопливым, грязным и перепуганным детям. Этот мужчина вёл нас пешком примерно 20 километров. Он по очереди сажал одного ребёнка себе на шею и двух других брал себе под мышки и, успокаивая и утихомиривая, вел нас дальше. Жаль, что мы тогда не узнали имени этого человека. Он совершил геройский поступок.
Вместе с ним мы вернулись обратно в Киев и как только нас приняли в каком то детдоме, мужчина ушёл, а нам дали по тоненькому кусочку хлеба, и по кружечке чая. После этого мы попадали спать.

Вернувшийся на короткое время из командировки домой отец, не найдя меня в квартире, стал разыскивать меня по детским домам. Нашел и вернул обратно в нашу комнату, приставив ко мне в няньки соседскую бабушку.

Больше родители не предпринимали попыток эвакуироваться и вскоре все мы оказались на оккупированной территории, так как силы наступающего противника и оборонявших город войск Красной Армии были неравные, и 19 сентября наши войска оставили город, а 21 в Киев вошли немцы.

Я оставался на попечении старушки. Изредка, поочередно нас навещали мои приемные родители. Наверное, они считали, что так будет безопаснее, и шансов уцелеть поодиночке больше, чем всем вместе. Мама иногда днем даже выводила меня на прогулку на улицу. Отец приходил тоже, но надолго не задерживался. Откуда они приходили и куда уходили – не знаю.

В вихре событий военного времени моя память сохранила только отдельные картины.