Зимние вечорки

Из хаты в хату - потанцевать по петь поворожить...

Испокон веков зима в русской деревне — одно из самых веселых времен года. Именно на ЭТОТ период приходятся два замечательных праздника — Святки и Масленица, до сих пор сохранившие актуальность. Кроме того, как на Святки, так и на Масленицу существовал, а во многих местах до сих пор существует, запрет работать после захода солнца, что давало возможность использовать долгие зимние вечера для игр и развлечений.

Одной из самых распространенных их форм были зимние вечорки — молодежные собрания, на которые сходиись парни и девушки со всей округи.

Несмотря на, казалось бы, вполне развлекательный характер зимних молодежных собраний, они тем не менее отражают достаточно широкий круг мифологических представлений, характерных для народной культуры. Так, для Святок одной из главных является идея «старения», «ветшания» и в конце концов «смерти» года и мира в целом, а затем их возрождения в новом качестве. Эта идея преобразования, превращения старого в новое хорошо корреспондирует и с происходящими в это время природными явлениями, связанными с зимним солнцеворотом, увеличением дня и т. п. (ср.: солнце на лето — зима на мороз). Кроме того, по народным представлениям, именно в такие кризисные, переломные моменты нарушается порядок вещей, возникает ситуация временного хаоса, когда открывается граница между «этим» и «тем» светом, что выражается в разгуле «нечистой силы» и появлении душ умерших в мире живых. Вместе с тем эта кризисная ситуация, хотя и таящая опасность для людей, дает им возможность повлиять на нее, используя различные магические действия и приемы.

И Святки, и Масленица — это удивительный сплав христианства и язычества, что в науке принято называть народным двоеверием. В некоторых местностях это ярко проявляется, например, в разделении Святок на две части, одна из которых — от Рождества до Нового года — называется святые вечера, а другая — с Нового года до Крещения — страшные вечера. В этих названиях ясно проступает идея неоднородности праздничного периода, где выделяются чистое, святое время и кривое нечистое, поганое — время разгула «нечистой силы».

Зимние молодежные собрания в разных местах назывались по-разному: игрища, вечереньки, вечорки, на-ночки... Для их проведения специально откупали помещение: «Приходим, просим, чтобы две недели (Святок. — О. П.) нам там танцевать. Отдаем полотенце. А потом летом жнем один полный день за полотенце. Мы жнем целый день, а потом это полотенце нам назад отдают. В залог отдаем» (д. Горяново Рославльского р-на Смоленской обл.). В других случаях вечеринки игрались в домах по очереди, но даже тогда за это платили: «И у бедных, и у богатых собирались. По очереди. Кто зерно, а у кого нет — немного сала принесем...» (д. Лобково Починковского р-на Смоленской обл.). О том, что вечеринки и игрища выполняли не просто развлекательную роль, но были связаны с магией слов и действий, свидетельствует зафиксированный в некоторых местах обычай величания хозяев песнями, если они соглашались пустить молодежь играть, и, напротив, их поругание в случае отказа: «У нас Святки называются. Каждый вечер мы ходим, танцы справляем, в общем такие караводные песни спеваем, шуточные игры справляем. И вот ходили, хаты просили. Вот, бывало, придешь в хату, попросишь, и который хозяин пускает, мы спеваем величальную песню. За его благодарство, што он дал нам хату... Нам каждый день не давали хаты. Даже отказывались многие. Тем уже были такие песни — нехорошие — мы пели, штобы его наказало» (д. Савеево Рославльского р-на Смоленской обл.). Этот обычай обусловлен верой в то, что пожелание плохого или хорошего сбудется.

В разных областях России игрища и вечеринки могли различаться по половозрастному составу участников: «Вечеринки играли. Избу у женщины одинокой откупят: мужики — сабе, дети — сабе, молодежь — сабе. Кара-годы водили. Игрище называлось. От двенадцати до шестнадцати лет — малые, от шестнадцати до двадцати лет — большие — вечорки собирали, кадрили скакали» (д. Липовка Хотимского р-на Могилевской обл.).

Тем не менее игрища и вечеринки были привилегией неженатой молодежи, хотя посмотреть на гулянье парней и девушек нередко приходили все жители деревни. В первую очередь стремились попасть на вечеринку дети, хотя их присутствие там не приветствовалось. «Приходили молодые женатые. Детишки прибегали... Что задумают — пчелы. Берут корзину (корзина большая, корове сено дают), накрывают ее рогожей и жужжат, будто пчелы в корзине. Взрослые их водой обольют — детишки и разбегутся: вот и разлетелись пчелы. Так делали, чтобы дети не ходили на вечеринку. А еще — коробочник приехал: мальчику на штанишках пуговки подрежут, он тогда побежит, штанишки в руках держит...» (д. Рябцево Починковского р-на Смоленской обл.). Подростки тоже могли приходить на вечеринки и даже присутствовать на них, но не участвовали в играх и песнях молодежи. Полноправными участниками зимних игрищ считались только парни, девушки и молодожены, еще не имеющие детей. Остальным отводилась роль наблюдателей.

На зимних праздничных гуляньях молодежь водила хороводы под пение песен, а также танцевала под гармошку или балалайку. «Пошли на игрище! — вот мы и ходили, просили хаты. Вечаринка — это уже с гармошкой. Там уже танцы. А вот игрище называлось — это что только караводы водють. «Дядя! Пусти нас на игрище!» — они уже знали, что это не танцы. Танцы танцують очень крепко, сильно, что, говорять, печке вредить. Полы у кого плохие — нас не пускали на вечаринки. А игрище — тут уже тише. Там, когда бываеть такая песня веселая — подтанцуешь одна-две на караводе — и все. А танцующих очень многа. А на игрища не так многа собирались. Маленьких таких дуже не пускали, выгоняли. Говорять, вам еще не время, не пора. А это уже: «Дядя! Пусти нас на вечаринку!» — вечаринка называлася. Это уже с музыкантом, который играеть, и тут уже танцы. Ну больше танцевали раньше эти одиночные — Барыня, Цыганочка, Саратова, Шамель, Камаринскава... Особенна Камаринскава — он очень часто играеть, там дробь развивается. И кадриль...» (д. Савеево Рославльского р-на Смоленской обл.).

Главнейшая тема, пронизывающая зимние собрания холостой молодежи, связана с выбором брачной пары. Обязательными на вечеринках были игры, воспроизводящие свадьбу, хотя и в пародийном виде: «Собиралась молодежь, занимали хату. Ребята по пять копеек платили, девушки — по три копейки. Танцевали как хотели. Бахаря женьё было. Отец мой Бахаря женил. Как поп все равно. Ступу, что конопли раньше толкли, ставят, заслонку (печную. — О. П.) кладут. Палкой об заслонку — женить. Берут парня, спрашивают: «Ну как, ты думаешь жениться?» Он говорит: «Да, думаю жениться, но девушку еще не нашел!» Ему говорят: «Ищи!» Потом берут его, как раз мой отец попом одет. (Парень выбирает девушку, а поп их венчает вокруг ступы. — О. П.) Да, вокруг ступы. У батки моего лапоть был привязан к палке — это кадило. И водят их: «Кругом дубы, кругом ели, чтоб черти не съели!» — как поп поет. Ну, поводят, тогда об заслонку бьют — плати за венец! Какие тогда у ребят деньги были? В деревне без денег жили. Ну, может, пятнадцать копеек и найдет» (д. Рябцево Починковского р-на Смоленской обл.). Эту же цель — выборпары и символическое ее соединение — преследовали и хороводы с так называемыми поцелуйными концами, скреплявшими союз парня и девушки. По всей вероятности, брачные игры и хороводы (как одна из форм такой игры) в прошлом были связаны с представлениями о непосредственной зависимости плодородия земли и плодовитости домашних животных от сексуальной активности людей. Их актуальность была обусловлена необходимостью.перехода к новому производственному циклу, который начинался весной. Эта линия, выраженная когда-то в допустимости свободного общения полов на Святки, достигает своего апогея к Масленице, осмысливаемой практически повсеместно как праздник молодоженов.

Один из важных моментов зимних вечеринок — появление на них ряженых, в символической форме воплощающих «нечистую силу». Среди народных масок особое место занимают зооморфные персонажи: конь (кобыла), медведь, волки, индюк, сова... Игровые сюжеты, в которых они принимают участие, продолжают эротическую линию, связанную со стимуляцией плодородия. Поведение ряженых в сценках с животными отличается недопустимыми при других обстоятельствах вольностями. Демоническая, иномирная природа персонажей часто проявляется в агрессивности по отношению к присутствующим: они бьют их палками, плетью, обливают водой, пачкают, «клюют» деревянным носом: «Кобыла — двое мужчин связаны веревкой: один туда передом, другой — сюда. У одного дуга, у другого хвост из пеньки. Накрыты покрывалом, а череп с конской головы, даже зубы торчали. Приезжают, открывают двери: «Я приехал Лёва с Могилёва! Сыграй Русскую]» Кобыла тогда пойдет: стук-стук-стук! Потом повернется к девушкам и из бутылки водой! Мы думали, правда кобыла описала нас. Ну, крик!..» (д. Рябцево Починковского р-на Смоленской обл.). Или: «А мужчины старые сделаются волками — шубы повывернут и хватают девок молодых. А другие, которые за волками следят, да с ошмётком. Как дадут девкам по заднице — только держись! Волк хватает, она упирается, не идет, тогда другой ей по заднице даст и на улицу выставит, за дверь. А еще делали гуся. Сделают ему нос, мужику, и если какая девка ему не понравится — ущипнет! Нос из дерева как маска. И клевали!» (д. Лобково Починковского р-на Смоленской обл.).

Другая группа персонажей — это антропоморфные маски. Среди них особое место занимает маска покойника. С одной стороны, она связана с идеей смерти и похорон старого года и культом предков, появляющихся в мире живых в празднично-обрядовые периоды времени, в том числе на Святки и Масленицу. С другой — эпизоды с умруном практически всегда имеют явную эротическую окраску. Это может выражаться как в изображении гипертрофированных гениталий у самого покойника, так и в его неприличных жестах по отношению к тем, кто подходит с ним прощаться. Умруном всегда рядился мужчина, а девушек, провожающих его в «последний путь», насильно заставляли целовать «мертвеца». Игры с «покойником» всегда развивались по одному и тому же сценарию, который заканчивался его «воскрешением»: «Очень интересные были игры. Покойника приносили в хату. Вот к этому покойнику тоже прикладалися — цалуй! Там приказки спевали по покойнику. Вот сделается человек просто как покойник. Сделають яму зубы из картошки, такой открытый рот сделають яму, накроють полотном. Иногда как приносять яго — просто даже жутко бяреть! Вот, например, положать яго, и какие приказки там спеваются. Ну, большечаго? Кто засмяётся, чтобы он засмеялся — покойник. Тогда уже яго уносять. А некоторый есть такой, что выдерживаеть всё. Плакали, приголашивали. Ну, подойдешь к яму так же, как и к покойнику. И вроде в голос завыешь: «Душечка ж мой, куда ты меня покинул, на кого ж ты меня оставил, что ж ты не встаёшь? Встань же ты да посмотри же ты на меня...» Ну, иногда другой сразу засмяётся, тут же яго и уносять» (д. Савеево Рославльского р-на Смоленской обл.). По всей вероятности, в основе этой игры лежит идея смерти и возрождения, связанная с представлениями о конце («смерти») старого года и обветшавшего мира.

Кроме «мертвеца» известно и множество других антропоморфных масок, таких, как цыгане, старик со старухой, нищие и т. п. На всех — отпечаток демонического начала, что воплощается не только в деталях их костюма (старая, изношенная, рваная одежда), но и в их звуковом поведении. Достаточно часто ряженые персонажи отмечены печатью безгласия. Исполнители обычно объясняют свою молчаливость тем, что по голосу их можно узнать. Однако дело не только в этом, но и в том, что немота выступает как знак принадлежности потустороннему миру. Вместе с тем в качестве альтернативы ритуальное молчание имеет голосовую маску: «Тада шубу вывернем кверьху шерсти. А тада налицо марлю одеють, да штанины няровны. И шляпу какую-нибудь. Такии были вьюшки, что нитки наматывать. Наденешь ее на голову, повяжешь какий тряпкой, так идёшь... Мы как идём одевшись, так изменяем голоса! Стараемся, чтоб не узнали!» (д. Городище Велижского р-на Смоленской обл.). Ряженые намеренно пользовались разными приемами звуковой маскировки, говоря неестественно высоким, визгливым голосом или же переходя на низкие ноты. Нередко в звуковом поведении антропоморфных масок специфическим был не только тембр голоса, но и язык, на котором они говорили. В одних случаях ряженые широко употребляли разные формы непристойной речи, в других имитировали непонятные присутствующим «тарабарские» языки. Иногда изменяли и дикцию, засовывая в рот всякие предметы — пуговицы, гребень...

«Нечеловеческой» была и музыка ряженых, которые в качестве «музыкальных» инструментов использовали металлические и деревянные бытовые предметы: печные заслонки, ведра, сковороды, палки, коровьи колокольчики и пр. С их помощью создавался оглушительный шум, вызывающий впечатление стихийного разгула «нечистой силы».Наконец, эффект необычности «языка» ряженых мог достигаться и чисто музыкальными средствами, когда на один мотив ими пелись разные слова: «Первый поет: Веретёна неточёны. Второй поет: В бане веники мочёны. Третий поет: Я игуменьку люблю. Четвертый поет: Жару-пару поддаю. А пятый запевала: Тумба-тумба-тумба. Они все стоят и пляшут».

Таким образом, зимние собрания молодежи, несмотря на их кажущийся развлекательный характер, имеют отношение и к магической сфере. В них моделируется особое мифологическое пространство, где осуществляется контакт с областью сверхъестественного, а все совершаемые в этом пространстве действия имеют магическую направленность.

Вверх

Муницпальное учреждение культуры "Централизованная система муниципальных библиотек г. Омска"
Центральная городская библиотека
Адрес: 644010, г. Омск, ул. Масленникова, 62, т/ф: 31-52-08