Это случилось, ещё когда папа жил с нами.

Я возвращалась из школы, как всегда, Никольским сквером. Шел дождь, да еще проливной. Водяные струи так и секли, секли деревья, кусты, скамьи, и конечно, меня. Но я была в плаще с капюшоном, и было даже приятно шагать по дорожке, устланной опавшими, пестрыми листьями, слышать, как хлюпает вода под ногами.

И вдруг я услышала: кто-то жалобно так всхлипнул, заплакал. Наклонилась и увидела под скамьей какой-то темно-бурый лохматый комок. Это он жаловался, плакал. Наверное, ему не так уж приятно под дождем. У него не было плаща.

Бурый комочек оказался маленьким щенком. Мокрая шерсть на нем сбилась, и не понять какого цвета.

Пройти мимо, бросить его я не могла. Лохмач лежал у моих ног и плакал.

- Что же с тобой делать? - спросила я.

Лохмач будто понял меня, мои слова, раскрыл темные, черные глаза, умоляющие почти по-человечески, посмотрел: возьми меня!

И я взяла его, хотя дома ничего хорошего не ждала. Да, дома разразился скандал.

- Ни за что не соглашусь оставить у себя этого псенка. Может, он больной, а тебе подсунули. Верни его тому, кто тебе его дал, - кричала мама. Папа молчал. Маринка плакала: жалко щеночка. И я тоже плакала.

- Никто мне его не давал. Его выбросили, у него нет дома. И если ты выбросишь такую крохотулю, выгоняй и меня, мы вместе уйдем...

Наконец мама смилостивилась, принесла мисочку с молоком, постелила в углу ряднушку. Так найденыш остался у нас. Назвали его Чапой. Мне такое имя не очень нравилось, но Маринка попросила, у них в садике такая собачка. Что ж, Чапа так Чапа.

Когда Чапу выкупали, причесали, оказалось, это симпатичная собакенция, так сказал папа. Мне понравилось это слово - собакенция. Даже мама примирилась с Чапой.

Какой породы Чапа, мы не могли определить, пудель - не пудель, скай-терьер? «Помесь, наверное», - сказал папа. А может, просто чистокровная дворняжка. Какой бы породы наш Чапа ни был, мы все его полюбили, даже мама.

В первое время Чапа дичился, прятался под диваном, потом пообвык, осмелел, осторожно подняв уши-лопушки, вытянув передние лапки, важно лежал на паласе или ловко прыгал на диван.

Стоило кому-нибудь постороннему позвонить или даже просто приблизиться к нашей двери, Чапа стремительно бежал в коридор, лаял на разные лады: то тоненько, заливчато, то басом.

Главной своей обязанностью Чапа считал охранять меня. Когда я садилась за стол делать уроки, читать, Чапа занимал сторожевую позицию, никого не подпускал. Стоило кому-нибудь приблизиться к столу, начинал громко лаять, даже рычать, мол, не подходи, не мешай. Если я закрываюсь в ванной, Чапа неотлучно дежурит у двери.

По утрам он приходит здороваться, лизнет руку, погладит лапой.

А какая радость, когда я возвращаюсь из школы! Чапа прыгает чуть ли не до моих плеч, прижимается, ждет, чтобы я приласкала, погладила, пощекотала за ушами...

Может, это и не скромно, но мне кажется, Чапа больше всех привязан ко мне. Наверное, считает меня своей хозяйкой. Он любит и папу, и Маринку, а к маме относится настороженно, так сказать, официально. Это мамино слово, она часто говорит: «Я обращаюсь к тебе официально...»

И ещё Чапа понимает человеческую речь, знает значение многих слов. Стоит лишь только сказать «гулять», и Чапа бежит к двери. Когда мама зовет: «Дети, обедать», Чапа первым мчится в кухню, где мы обычно едим.

Когда я глажу его и говорю: «молодец, молодец», он машет довольно хвостом, подымает ушки, облизывается. Это слово он считает своей второй кличкой. Только скажи «молодец», и Чапа мчится к тебе, высунув язык, улыбается. Да, собаки умеют улыбаться, да ещё как, от всей души. И сердиться, и плакать.

Он все понимает, наш Чапа, только говорить не умеет. Впрочем, говорят его уши, хвост, глаза, особенно хвост. Только надо уметь понять! Виляет хвостом, помахивает -значит, радуется, доволен, колотит по полу - сердится, свернет кольцом - слушает... Я понимаю нашего Чапу, очень понимаю. Мы часто беседуем. Он очень любит, когда с ним разговаривают, гладят, хвалят. Глаза у него такие внимательные, ушки-лопушки настороженные. И впрямь, старается понять, а может быть, понимает по-своему.

Маринка часто просит почитать ей сказки, иногда я соглашаюсь. Мы усаживаемся на диван: слева - я, справа -Маринка, а посередине обязательно занимает место Чапка. Он слушает внимательно, высунув язык, насторожив ушки. Казалось, он все понимает, жалеет Аленушку и её братца Иванушку, радуется, когда их вызволяют из беды, и благодарно лижет мне руку.

- Смотри, смотри, - тормошит меня Маринка, - он же все понимает, Чапка. - И мне тоже так думалось, хотя я говорила по-взрослому степенно: «Ну что ты, он же - собака».

Когда папа собрал свой чемодан, хлопнул дверью и ушел совсем, Чапа будто почувствовал общее настроение в доме, жалобно взвыл, лег в коридоре и долго не сводил глаз с двери. Потом подошел ко мне, положил свою лохматую голову на мои колени, лизнул руку, посочувствовав.