КОЛОСОВСКИЕ ТОПОЛЯ (Краеведческие очерки и рассказы о родном крае, о судьбах людских)

ЧАСТЬ V

ТОПОЛЬ У ДОМА

Однажды выступал я по приглашению в одной городской школе и мне, по окончании выступления, в числе вопросов на тему «что я люблю?» был задан такой: «Ваше любимое дерево? » Я, не задумываясь, ответил: «Тополь!»

Некоторых моих слушателей удивило: они ожидали, что для человека, пишущего лирические произведения, среди любимых деревьев непременно должны быть и «лирические»: береза, рябина, черемуха… Но у меня – вот тополь. Хотя я люблю в разной степени и многие другие деревья, в том числе и эти, отмеченные поэзией. Пришлось дать краткое объяснение почему к тополю я отношусь с особым вниманием и любовью. Все началось в детстве…

У нас в селе Строкино под окном издавна стоял высокий тополь. С ним связана часть моей жизни – самой светлой. Посадил его когда-то, еще будучи мальчишкой, мой отец. Было ему тогда, как он мне сказал, лет шесть. Саженец тополя откуда-то принес его отец (мой дедушка). Мне отец рассказывал:

– Вдвоем выкопали ямку, конечно, в этой копке больше он сделал, но я очень усердствовал с лопатой, потом вылили в ямку ведро воды, отец держит саженец, а я закапываю. Дружно утоптали вокруг деревца землю, отец перекрестил растение – и расти тополек крепким и высоким! В повседневных делах и заботах, в беготне не замечалось как дерево из года в год росло под окном все выше и выше. Когда в середине 1930-х годов я уходил служить в армию, тополь уже стал таким высоким, что я на него повесил скворечник…

Этот скворечник дожил и до моего детства. Но был уже трухлявым, и в нем скворцы не селились. Дедушка, однажды в апреле, послал меня снять его. Я на тополе бывал уже не раз, можно сказать «дорога» туда до самой вершины была освоена. Снять скворечник не представилось труда: толкнул – и он рассыпался на мелкие гнилушки. Изготовили мы с дедом новый домик для скворцов. Теперь уже мне пришлось его закрепить на тополе. Проделал я это очень просто: к концу веревки привязал скворечник и молоток, а с другим концом полез на тополь к тому самому месту, где был старый. Добрался до нужного сучка, сел на него, а потом потянул веревку – и скворечник с молотком в моих руках. Тук-тук-тук – и дело сделано. Сколько было радости у меня от этого полезного дела... и, конечно, у парочки скворцов.

В этот год был такой случай. Отец купил в Колосовке детекторный приемник –удивительное по тем временам новшество, почти сказочное. Маленькая коробка с катушкой и наушники – вот и весь аппарат. Антенну и заземление к нему отец проделал с большим усердием, точно по инструкции: одну мачту антенны закрепил на вершине тополя, другую на расстоянии 50 шагов на сарае. Для заземления выкопал под окном глубокую яму. Расплющил консервную банку, к ней припаял провод и все это закопал. Конец провода заземления и отвод антенны провел в дом к этой самой коробке с наушниками. Надел отец наушники, покрутил рычажок настройки – и лицо его осветилось радостной улыбкой.

А потом поочередно надевали наушники – и первым, конечно, я, через минуту дедушка, мама, бабушка. Соседи, родственники приходили посмотреть на это диво, послушать музыку... и что говорит Москва.

В этот же год еще у некоторых сельчан появились над крышами такие же антенны. Цивилизация прочно входила в село. С этого дня я часто и подолгу не снимал наушники с головы. И еще было такое, что вспоминать смешно: я ревностно стал следить за антенной. Кто-то из мальчишек сказал, что если на провод антенны сядут воробьи или другие птицы, то слышимость в наушниках уменьшается. Я камнями стал отгонять воробьев, рогатку даже изготовил. Отец узнал, посмеялся надо мной и сказал, что никаких помех от птиц не бывает, а вот если молния в антенну ударит – сожжет приемник и даже пожар может случиться. Поэтому во время грозы антенну он научил меня отсоединять от приемника и соединять с проводом заземления. Так вот начал я познавать первые азы науки.

Кажется, на другой год, когда я учился в третьем классе, по селу провели проводное радио. У нас в доме висела на стене черная круглая тарелка (динамик). Теперь, в определенные часы, начиная с 6 часов утра, каждая сельская семья имела возможность слушать радио. Необходимость в детекторном приемнике отпала. Отец снял антенну. А с приемником и наушниками я еще долго играл, прикреплял к нему проволоку, другой провод втыкал в землю и пытался ловить омское радио и «весь белый свет». Увлечение этим родом деятельности во мне жило долго, пожалуй, до последнего школьного года.

Наступало очередное лето – и мой день в некоторые моменты жизни был связан с тополем. Залезал на самый верхний сучок, удобный для сидения – и моему взору открывались наши сельские дали. По одну сторону все село, ближние и дальние улицы, речка Оша и церковь вдали. По другую сторону, как на ладони, весь наш огород и все, что за ним, и дальше – ближние кустики, озеро Пашино, Ханино болото, Николина роща, согра и три дороги, ведущие в дальние леса, на покосы, к озерам Малиново, Портнягино, Левино, Высокую гриву.

Все эти озера, рощи, болота названы по фамилиям первых переселенцев. Были такие фамилии: Портнягины (видимо кто-то из них был первым рыбаком на этом озере). И еще Ханины. Первая Всероссийская перепись 1897 года зафиксировала Ханина Семёна как владельца ветряной мельницы. Потомки этой фамилии ныне живут в Колосовке. А. Ф. Ханин был редактором Колосовской районки. Так что, Ханино болото – это в честь его предка названо, и название бытует до сих пор.

Можно еще привести несколько примеров тех мест, что укрепились по какой-либо фамилии. Например, Николина роща, владельцем которой когда-то в единоличные времена был Никола Поплавский. Есть и Новикова роща, ею владел мой прадед Еким Леонович Новиков, а после него она перешла к моему деду Якову.

С высоты тополя открывалась мне красота нашей природы. Знал и понимал уже поговорку: «сижу высоко – гляжу далеко». И в самом деле, сидишь, бывало, почти у самой вершины тополя на уровне полета птицы – и видно мне кто куда пошел, поехал.

Бабушка скажет: лезь на тополь, посмотри не идет ли дедушка с озера, я самовар буду ставить. Однажды в сумерках я долго наблюдал, сидя на тополе, как играют далеко за полями зарницы.

В вечернее время с высоты тополя я мог видеть, как возвращаются на нескольких телегах покосники, и всегда с песнями. Да, было такое время, такие люди, знающие много песен! Наработаются за день до усталости, а возвращаются с песней – она хорошо прибавляет силы. Это я замечал и в армии. Бывало, шагаем строем с тактических учений, еле ноги тащим, а запоет песню запевала – все поют – и усталости как не бывало.

Мама не очень-то одобряла мои лазания на тополь. И все же иногда посылала, чтобы я посмотрел, где бродит наш телёнок, возвращается ли домой коровье стадо.

А более всего я любил ожидать, сидя на тополе, возвращения из школы моего соседа, моего двоюродного брата Андрюшки Асеева. Он учился годом раньше и в другую смену.

Мы с ним много играли вдвоем или с другими сельскими ребятишками... Детство мы часто вспоминали с ним при встрече.

Многими годами позже, когда я уже влюбился в богиню Музу и сочинял стихи, одним из первых моих стихотворений было с названием «Тополь у дома». «В нем мало слов, но сказано о многом», – такую похвалу высказал мне руководители Областного семинара молодых литераторов. Эту же мысль по поводу этого стихотворения высказал поэт Владимир Туркин на 6-ом Всесоюзном совещании молодых писателей в Москве. Ему очень понравился образ: видеть далеко, «как с отцовского плеча». Вот эта миниатюра:

 

Залезая выше окон

К теплым солнечным лучам,

Я с него глядел далёко,

Как с отцовского плеча.

 

Он меня учил простору,

Будто нес меня туда,

Где живут леса и горы,

И большие города.

Позже, став взрослым, я услышал, что тополю, как человеку, природа отпускает прожить век. Впрочем, бывают исключения в зависимости от многих обстоятельств. Например, тополь начинает усыхать после смерти хозяина, или когда остается один на голом пространстве. Но долго живет у могилы хозяина. А еще, если его посадила добрая рука. Конечно, это все легенды. В действительности все происходит по воле природы. Тем не менее, в деревенской жизни замечал такое: покинет хозяин родовое место, дом свой перевезет в другое село, а тополь остается один. Вот тут и начинает умирать постепенно: опадают сучья, сохнет вершина, трескается кора на стволе. Может, это происходит от тоски? Есть в этом что-то мистическое... Вот только не дано нам понять это... Разлука с хозяином, с домом, где он годами рос, губительна для дерева. Это понятие утвердилось во мне прочно.

Вот так произошло и с нашим тополем. После смерти дедушки в 1954 году, отец перевез дом в Колосовку. В это время там застраивалась улица Пушкина, и отец успел «застолбить» землю под усадьбу на краю улицы у моста с видом на Ошу и большой луг. Тополь в Строкино остался один – и быстро стал усыхать. Новый хозяин по фамилии Манжесов, поставивший свой дом на нашем поместье, спилил сухостой – и моё любимое дерево исчезло с лица земли.

В Колосовку мы переехали, когда дедушка был еще жив и проживал в нашем общем доме. Поначалу отцу, по договоренности директора МТС и зав. мельницей, нам предоставили жилье на ее территории. Возле мельницы мы прожили около года. Мне шел двенадцатый год – это еще детство. Оно потом у меня несколько затянулось. Не спешил я в юношах ходить, не хотелось взрослеть.

На территории мельницы возле старых домов росли тополя. Я все их облазил, повинуясь привычке. Мне открылись другие просторы, по-своему богатые для взора. Особенно впечатляла Оша и ее травяные излучины.

В августе отцу, как нужному специалисту по сельхозмашинам, выделили другое жильё, теперь уже на территории МТС (ныне «Сельхозтехника»). Там прожили четыре года так же в половине дома, третья часть которого занимала русская печка. В ней мама два раза в неделю пекла хлеб. Мука у нас всегда была. Отец ежегодно работал в период хлебоуборки комбайнером. За работу ему платили частью натурой. Зерно мололи на колосовской мельнице. А один раз возили мешок пшеницы на ветрянку в д. Носково.

В 1955 году всю весну и все лето мы трудились по возведению нашего дома на улице Пушкина. Материала не хватало, купить его негде было, проблемы с кирпичом, нечем огородить двор, не из чего изготовить ворота и много прочих мелких и крупных проблем. Отец к тому же ежедневно ходил на работу. Уходя, давал нам с мамой задание, что сделать... По воскресным дням приглашали в помощь какого-либо специалиста плотницкого дела. Хорошую помощь оказал Яков Окуненко, отцовский двоюродный брат, столяр, плотник. В истории Колосовки он запомнился еще и как вратарь сборной района по футболу. Стражем ворот он был никудышним, а вот специалистом столярного дела – первоклассным. Работал он в столярном цехе промкомбината. К нашему новоселью изготовил буфет, который потом служил родителям до конца их дней. Где-то в конце 1960-х годов он переехал на новое местожительство в г. Петрозаводск, что на берегу Онежского озера. Мой отец к нему ездил, и ему не понравился тамошний климат: холодный, влажный. Яков страдал астмой. Клял себя за то, что послушал жену и сюда приехал. Вскоре они скончались один за другим.

В сентябре, после покраски пола и просушки, перетащили мы свой скарб на телеге за три рейса. И потекла наша жизнь на новом месте. Многие люди завидовали хорошему местоположению усадьбы: тут тебе речка, луг, есть где теленку пастись, курчатам бегать, уток, гусей содержать. Так оно потом и было. А для нас не менее главным было то, что в доме всегда много солнечного света.

Собирались мы с отцом посадить возле дома тополь. Но все что-то мешало: то саженец подходящий не находился, то повседневные дела отвлекали – и забывалось... Отец к тому времени огородил палисадник. Но пока, кроме цветов, посаженных мамой, там ничего не росло.

И вот подошла весна 1958 года – время больших посадок деревьев в Колосовке. Улицы села тогда еще не имели насаждений. Только районный сад был у всех на виду, славился своей ухоженностью на всю область. Внутри сада была танцплощадка, где молодежь по вечерам устраивала танцы, игры. По праздникам играл духовой оркестр. Но в будние дни танцы происходили в основном под игру местных баянистов. Самым знатным среди них был Петр Савельич Зыбин. Звук его баяна чаще всего мы слышали в школе. Бывало, сидим на уроке. Тишина. А в кабинете физики, где хранились всякие школьные принадлежности по всем предметам, Петр Савельич выводил какую-либо душещипательную мелодию.

10-х класс Колосовской средней школы, 1958 г. (крайний слева В. Новиков)

 

В этот год я заканчивал школу. По гуманитарным предметам завершал учебу близко к норме, по алгебре и некоторым другим предметам – со скрипом. Впрочем, в дальнейшей моей судьбе только и пригодилось то, что «близко к норме». В это время я слишком был увлечен чтением художественной литературы. Посещение библиотеки, хранителем которой в то время была Олимпиада Семеновна, было для меня большим счастьем. Великая благодарность ей за книги, за томик С. Есенина!

И вот настал знаменательный день посадки деревьев. В школе нам объявили: после обеда всем явиться с лопатами, будем сажать на улицах Колосовки деревья.

Нашему выпускному классу был определен участок – левая сторона улицы Кирова. Помнится, возле почты стоял грузовик, кузов которого был полон разных саженцев. Привезли их из какого-то городского питомника. Руководил посадками председатель районного общества «Охрана природы» М. Бортвин.

Наш класс во главе с классным руководителем Александрой Филипповной Воробьевой распределился копать ямки через каждые двадцать шагов от районного сада до больницы. Задействованы были и два других выпускных класса, и у них были свои участки для посадки. Работники районной администрации тоже участвовали в посадке. Организация работы была четкой. Будний день выглядел праздником. К вечеру всю левую часть улицы мы засадили. Саженцы еще оставались. Жителям и ученикам было разрешено брать саженцы себе и сажать их по своему усмотрению.

Одноклассник Володя Филатьев посадил возле своего домика несколько тополей. Три великана шумят до сих пор напротив автовокзала между двухэтажных домов, там, где стоял когда-то филатьевский домишко.

Я тоже принес домой три саженца. Но к моему удивлению, отец в палисаднике уже копал ямки под другие деревья. Оказывается, он у этого председателя Бортвина, пока я был занят посадкой тополей, купил четыре саженца липы и столько же яблонек. Наш маленький участок уже не мог вместить что-то еще. К тому же, как сказал отец, возле тополя всякие растения растут плохо: он забирает себе всю влагу из почвы. В общем, он воспротивился сажать тополя на нашей усадьбе. А куда их девать? Не относить же обратно? Отец вроде как в шутку сказал: «Отнеси вон к деду Щербаку!» «Зачем они ему? – говорю. «Приткнёт где-нибудь возле своей землянки», – сказал отец.

Понес я саженцы за мост к этому деду. Он как раз подгребал остатки сена возле своего жилья. Дед принял топольки даже с некоторой радостью.

Давно уже нет ни деда, ни землянки, а тополя растут там, где он их посадил. Да вот только не знаю – мои или другие?

Я вернулся помогать отцу в посадке лип и яблонек. Многие годы радовали они нас. Липы в середине лета расцветали так, что запахи липового цвета чувствовались на расстоянии. А сколько пчел привлекали они к себе! Отец содержал ульи. Яблоньки выросли, по весне обильно цвели, появлялось много плодов величиной с грецкий орех, сладкие, вкусные. Некоторым местным мальчишкам не давали покоя, хотя отец с матерью в угощении яблоками не скупились, а все равно по ночам пацаны совершали набеги на наш палисадник, иногда обламывали целые ветки. Не было покоя от этого и у моих родителей... Сколько бы это продолжалось... Но лютая зима 1969-70 годов уничтожила их. Погибли и все деревья районного сада. Он представлял долгое время жуткое зрелище. Наши липы выдержали лютые продолжительные морозы. Через двадцать лет три из них тоже погибли, но уже от высокого уровня подземных вод, от ежегодного наводнения, в общем, вымокли. Осталась одна липа, что росла чуточку выше, да еще березка, которую я все же помимо отцовского запрета, посадил в ту же весну в честь окончания школы.

Семья Новиковых, 1987 г.

Сорок пять лет прожили мои родители в этом нашем «строкинском» доме на колосовской земле.

После смерти родителей, я, как единственный наследник, дом продал за бесценок подвернувшейся покупательнице из с. Сафоново по фамилии Вставская. Отрывал я его от сердца с большой болью... Потом, приезжая в Колосовку, каждый раз приходил посмотреть на него хотя бы издалека. В мае 2006 года с ним случилась беда – грянул пожар: сгорела крыша. Произошло это, якобы, от замыкания в электросчётчике, который был закреплен снаружи. Может так, может при «невыясненных обстоятельствах». Чего выяснять? И так люди материально крепко пострадали. Мне об этом сообщили по телефону. Ночь для меня была светлой. Пять лет как дом не мой, а все же частица души и сердца осталась там. Мои незабываемые воспоминания о родителях, о детях и внуках моих, связаны с жизнью в этом доме – она прошла, отцвела, как цветущий сад.

Новый хозяин восстановил крышу, но упрощенно. Наша была четырёхскатная. А он сработал двускатную. Понятно почему - это требовало большей работы: листы шифера во множестве обрезать, подгонять по размеру т. д. Дом теперь выглядит по-другому. И ныне я могу только сказать: это когда-то была наша усадьба...

Тополя на улице Кирова чудом сохранились в нескольких единицах. Другие в силу разных причин, более всего по человеческому фактору, были стерты с лица земли. Но еще держаться, шумят листвой возле автовокзала, возле домов №55-57 и еще кое-где.

Ходят разговоры, будто сельская администрация собирается их спилить, мол, пуху много рождают, а он вызывает кое у кого раздражение, аллергию. Видимо, не каждому дано знать, что тополь – самый лучший очиститель воздуха, производитель кислорода. А история разве не учитывается? А красота зеленых великанов?

Скоро им будет полвека. Рядом с ними протекла большая жизнь...

2006 г.

 

ВЕХИ БОЛЬШОЙ ЖИЗНИ

 

Отец мой – Новиков Павел Яковлевич – был хорошим рассказчиком.

Приеду, бывало, к родителям в Колосовку, сядем с ним после ужина в огороде на лавочку, и он в разговоре о том - о сем вспомнит какой-нибудь случай из долгой, богатой всякими событиями, жизни. В этот год ему исполнилось 85 лет. Вот тут и захотелось мне, чтобы он рассказал подробнее всю свою жизнь, а я запишу рассказ и опубликую в Колосовской районной газете, только под псевдонимом В. Павлов. Я ему говорю: молодому поколению будет небезразлично узнать о твоей жизни, о людях того времени. Он, конечно, поначалу отнекивался, но потом все же согласился, и с условием, чтобы я обнародовал его жизнь только под своим псевдонимом. А то как-то не этично, мол, сын об отце пишет... Пусть думают, что посторонний человек написал.

На другой день сели мы опять в вечерней тишине на лавочку и до сумерек, до первой звезды и до первого тумана, что потянулся над Ошей, он поведал всю свою судьбу. А начал я с вопроса: как удалось ему за столько трудных лет, выпавших на его долю, сохранить себя и выглядеть здоровым, бодрым, жизнерадостным?

 

1

 

– Ну, насчет своего здоровья не похвалюсь, – начал свой рассказ отец, - последние годы в больницу часто обращаюсь. И со слухом, как видишь, неважно... А что касается моего долголетия, то тут более всего заложено природой: в нашем роду Новиковых – по отцовской линии и Дегтяревых – по материнской мои предки жили по 80-90 лет. А еще, что очень важно, чтобы наша молодежь знала как долго прожить, не надо курить и чрезмерно привыкать к спиртному. Я, правда, курить начал с юных лет и курил до сорока лет. А какое тогда курево было: самосад да папиросы вонючие, табак без должной очистки. Попалась мне однажды в руки брошюра «О вреде курения», прочитал – и в печку все свои курительные припасы бросил. И вот до сих пор 45 лет в рот не беру эту отраву. А спиртное по праздникам да юбилеям друзей употреблял, но меру знал. А теперь – и это «удовольствие» исключил из своей жизни.

Детство у меня было такое же, как у всех деревенских мальчишек того времени. Жили мы в селе Строкино. С пяти лет я уже помогал отцу и матери по хозяйству, с дедом пас овец, сторожил лошадей в ночном поле. А в семье было семеро детей. Отец был очень строгим, никакой вольности не позволял. Его слово – закон. Боялись мы его. И только материнская доброта и ласка приносила радость. Хлеб ели только по праздникам, а в будни – картошка со свиным салом да жмых конопляный. Cтрокинцы, как известно, были «коноплянниками», на своих огородах сеяли много конопли – и она кормила: из семян били масло, из жилки вили веревки. Работа с ней очень трудоемкая. Строкинцы возили масло на рынки в Колосовку и в Омск. Наша семья тоже занималась этой культурой и имела хоть какие-то деньги для прожитья. А вообще-то дети постоянно чувствовали голод. Особенно вспоминается самый голодный 1921 год. Засуха стояла страшная. Саранча все посевы съедала на корню. Голод и болезни унесли много людей. Одеваться было не во что. Что сами смастерили – в том и ходили. Одежонку и обувки чаще всего старших детей донашивали.

Худо-бедно мы жили, пока в семье не случилась беда. В 1928 году отец по найму возил на лошадях из Омска товары для кооперации и завез в семью болезнь – тиф. Сначала сам заболел, а потом один за другим вся семья. Одного меня почему-то Бог миловал. Страшно было смотреть на больную семью. Температура очень высокая, катаются в бреду кто где. На меня одного легло все наше большое хозяйство, да еще за больными надо ухаживать. Соседи боялись подходить к нашему дому. Вечная моя благодарность одной бабушке по фамилии Солнцева – она доводилась нам дальней родственницей – и помогала ухаживать за больными. Из этого тифозного пекла вылезли в дальнейшую жизнь все, кроме мамы. Мама умерла. Две сестры были уже замужем, а в семье оставались еще пятеро, младшей сестре – пять лет. Очень мне памятно это тяжелое подавленное состояние в семье.

Через некоторое время, отец понимая, что в дому нужна хозяйка, задумал жениться и привел в семью другую женщину – вдову из нашего села, с которой и прожил до конца своих дней. Однако жизнь с мачехой меня не радовала, как, впрочем, и других членов семьи. У нее были свои дети и внуки – и она больше внимания уделяла им, носила тайно продукты, а мы недоедали. С этого трагедийного года началась другая веха моей жизни.

В начале 30-х годов в стране тоже была безработица. Но можно было уехать на Восток на так называемые прииски, «где золото роют в горах». Не без трудностей добыли в сельсовете справки – очень нужный в то время документ. Паспортов ведь тогда для селян не было.

На эти прииска засобирался мой дядя Александр с женой, живший по соседству, и отец мой упросил его взять меня с собой. А в дорогу отдал лучшего коня с целью: в городе его продадите – и на эти деньги поедете на заработки. Дали мне в дорогу сумочку сухарей, да бабушка пять рублей. С тем и поехали на санях до города Омска. Коня продали – и на вокзал. Народа на этих вокзалах тогда была – тьма. Поезда брали штурмом. Ворья и грабителей было много. Таблички висели повсюду «Бойся воров!» Работая локтями и кулаками, в вагон влезли – и поехали до Читы. От города еще несколько километров в горы, где и был тот золотой прииск. Определили нам место вблизи города Нерчинска. Втроем пробивали шурф в мерзлой земле. На костре нагревали камни, а потом их в этот шурф. Они отогреют землю – и копай дальше в глубину, ищи золотую жилу. Работа адская. Добытую породу, в которой были еле видимые частицы золота, отправляли на обогатительную фабрику. Кормили в общественной столовой и довольно плохо. Весь заработок проедали. А народа со всей страны – тысячи. Кажется, нет у нас в литературе своего Джека Лондона, чтобы описать этот клондайк. В рабочих артелях было много стариков и подростков вроде меня. Вскоре на этой копке мы поняли, что не заработаем ни копейки. Бросили эту работу, а куда податься – не знаем. Дядя разузнал, что есть новое рабочее место в другом краю и уехал вместе с женой, а меня не взяли (она настояла), мол, я теперь уже освоился и могу самостоятельно определяться и существовать. Остался один без рубля в кармане. Куда податься? Добрался пешком до железной дороги. Забрался в вагон поезда без билета, ехавшего во Владивосток. Меня, как безбилетника, контролер обнаружил, высадил на ближайшей станции и повел в милицию. Но я тут же ловко сбежал. И начались мои скитания под открытым небом в неизвестном краю. В одном месте нашлась работа по строительству дороги. Много встречалось людей без документов, всяких бродяг, которые могли и убить, чтобы завладеть справкой. Не раз я бывал на грани жизни. Одежонка вся износилась в клочья, коленки голые. Вши заедали. Но находились добрые люди – в бане давали помыться и одежонкой одаривали. Всегда их вспоминаю добрым словом. Меня, как старательного работника, начальство приметило и направило на одну глубокую шахту там же в Забайкалье, где я проработал два года, немного заработал денег, приоделся и вернулся в родное Строкино. Тут меня вскорости забрали в армию (год подошел) и повезли по той же дороге, где я недавно проезжал, по тому краю, где работал и страдал. Бухта Находка – было место моей службы.

 

2

 

В 1937 году, отслужив срок, вернулся в родное село к отцу и мачехе. Не успел прожить и десяти дней, как вызывают меня повесткой в колосовскую милицию, в отдел НКВД. Сотрудник говорит: на тебя поступила бумага, где говорится, что ты рассказываешь сельским мужикам военную тайну... Я понял, что это донос и сразу догадался: кто это написал, и сказал ему, что это враньё мог написать только наш сосед Клёсов Николай. С отцом моим у него давняя вражда, как с пьяницей и лодырем. И я его не любил. Он это знал и решил отомстить. Он и на дядю Александра тоже в этом же году наклеветал и того забрали и, как я позже узнал, расстреляли. В селе знали, что он на «органы» работает. Пришлось доказывать, что никакую военную тайну я не рассказывал, как простой солдат, державший в руках винтовку. К моему счастью, сотрудник поверил – и не дал хода этой клевете. А это был год, когда за такое фабриковали дело – и расстрел или десять лет лагерей. Этот Клёсов загубил не одного трудолюбивого строкинского мужика. А потом ходил по вдовам и говорил: плесни мне самогонки, я поеду в Колосовку и похлопочу за твоего мужа. Я там свой человек. Этот подлец, прости его Господи, не ведал, что творил. Как я знаю, прожил долгую жизнь, везде у него были связи, блат, жил он уже в Омске и все в продуктовых складах работал.

Все же я прибыл из армии в удачный момент. Колосовская МТС направила меня в Тару в школу механизаторов учиться на комбайнера. После окончания школы проработал сезон на уборке хлеба в строкинском колхозе.

Колхозы в это время окрепли. Сельскому хозяйству нужны были механизаторы широкого профиля. В колосовскую МТС стали поступать автомобили «полуторки», а шоферов не хватало. Меня с Петром Ивановичем Жуковым послали в Тюмень учиться в школу шоферов. Это была школа республиканского значения – единственная за Уралом. Учился я с большим желанием. Учащихся в ней было много - со всех краев страны. Преподавалось достаточном много дисциплин, прежде чем сесть за руль: технология металлов, эксплуатация автомобиля, слесарное дело, ремонтное дело, пользование приборами и, естественно, правила уличного движения и вождение. Знания она давала большие, чтобы технику знать в совершенстве. Автомобилей школа имела много: полуторки, трех-тонки, семитонки, легковушки. Гаражи отапливались. Правда учебные места были в нескольких местах города. Например, слесарное дело преподавалось в здании церкви. Такой грохот стоял! Акустика у храма, известное дело, отличная.

Учеба шла тихо – мирно. Но вдруг, как гром среди ясного неба, война с Финляндией, та «не знаменитая война». Суматоха. Собрания. Митинги. Магазинные полки опустели в один день. В столовой тоже нечем стало кормиться. Один клюквенный кисель в достатке. Возьмем мы с Жуковым по шесть стаканов, выпьем – с тем и день живем, хотя о еде только и думаешь. Правда, пиво еще продавалось и такое хорошее – тоже выручало. Из-за голода многие учащиеся стали покидать учебу. Мне и Жукову иногда из дома присылали жены посылку с продуктами: сухари да сало свиное. Но это была уже помощь. Война тоже начала подбирать курсантов одного за другим. Школа стала пустеть. И меня вызвали в местный военкомат и стали спрашивать по пунктам анкеты автобиографию. А когда дошли до пункта анкеты: был ли кто из родственников взят по линии НКВД, я сказал, что есть такие: дядя и тесть. На этом опрос и закончился. Видимо, я не подходил по этому пункту для войны с Финляндией. В дальнейшем в Великую отечественную этот самый пункт не позволил мне быть в партии коммунистов. А еще позже, после войны, при работе комбайнером, все мои показатели в уборке хлеба, не смотря на то, что они были лучшими в районе, мне, как беспартийному, награду давали меньшую и в числе последних. Хотя и хвалили и в газете упоминали.

Школу мы с Жуковым окончили успешно. Вот только шесть месяцев учебы на шофера не давало еще право сразу водить машину, а надо было еще побыть в стажерах четыре месяца, учиться водить машину. В этом деле учителем в Колосовской МТС был хороший умный человек Федотов Петр, сын бывшего небезызвестного старосты, который эту школу окончил раньше. Он и учил меня. Вот такая была учеба на шофера, не то, что теперь...

Став полноправным водителем полуторки, я возил горючее из Тары. В Омск тоже посылали за разными товарами, запчастями. Едешь, бывало, по городу – никаких тебе сотрудников ГАИ. Единственный пост, где стоял милиционер, на площади возле обкома партии. Он мог остановить и проверить документы. Таких дорог, как мы видим сейчас, тогда не было. Проселки. А на них много всяких ям, заполненных водой. Буксовал часто. А зимой вообще дороги непроезжие. Поэтому все грузы старались завезти до больших снегопадов.

Однажды поздней осенью послали нас с Жуковым на двух машинах в Омск за грузом для МТС. В обратный путь возвращались через Красноярку и паромную переправу на Иртыше. Уже в городе нас захватила метель, до парома добрались с трудом. Переправились на другой берег, а дальше целые сутки пробивались в сугробах колонной таких же страдальцев до ближнего села Ново-Архангеловка. Там сдали сельсовету под охрану свои машины с грузом, занесенные снегом под самый кузов, и ничего нам не оставалось, как идти пешком, мне – до Строкино, а Жукову до Колосовки. Шли сначала до Саргатки, потом на Баженово от села до села по бездорожью. Часто сбивались с пути. Голодные, промокшие от пота. Один раз так обессилели, что Жуков упал и дальше идти не мог, мне пришлось его тащить на себе почти по пояс в снегу. В деревнях находились добрые люди, которые давали нам пищу и ночлег. Дороги еще не были наезжены, попутчиков на санях не встречали, поэтому весь путь до Крайчиково прошли пешком, а потом и до Строкино. Обувь моя была разбита вдрызг, а нательное белье сопрело и снималось с тела клочками, как промокательная бумага. Машины мы потом пригнали весной, когда дороги просохли. Груз был в целости. А потом я продолжал выполнять ту же работу. По приказу директора МТС возил преимущественно горючее из Тары на нефтебазу. И людей в кузове возил. В то время я уже был семейным человеком: ты родился. Вы жили в Строкино, а я квартировался в Колосовке. И приходилось туда-сюда мотаться, где на машине, а чаще всего – пешком, особенно в слякоть и в зимнее время.

 

3

 

Великая Отечественная война застала меня за рулем машины. Сначала директор МТС достал на меня бронь : шоферы были нужны, за них эту работу, где техника, никто не сделает. Стали забирать на войну и ценных работников, а потом и полуторки пошли на фронт. Через месяц и мне вручили повестку и дали задание на своей машине забрать из Строкино призывников, заодно и с семьей попрощаться. Строкино – село родное и призывники – все знакомые – друзья детства и юности. Закончилось долгое душещипательное, полное слез, прощание. Тронулись. Призывников полон кузов, и провожающие есть: кто сидит, кто стоит и не все трезвые. А дорога – проселок: ямы да канавы. При въезде в Колосовку я тормознул резко возле канавы – и один призывник Мягченко Николай, стоявший в кузове во весь рост, кувыркнулся за борт и ударился плечом о землю. Все перепугались. Подняли несчастного, поставили на ноги. По лицу было видно как ему больно, но виду не подал, хотя все время держался за плечо. Высадил всех возле военкомата, а машину погнал на территорию МТС. Сдавать ее было некому, поставил посреди ограды – и пошел на призывной пункт. А в центре Колосовки народа не протолкнуться. Такого количества людей в центре села я за всю свою жизнь не видел. Плачут женщины, дети, старики. Море слез. Жара. Пыль столбом. Кое-как нас собрали, рассортировали по телегам и повезли в сторону Евгащино, к назначенному часу, где нас ждал пароход. Набили людьми, как селедок в бочку, и поплыли в Омск. Подплываем к городу среди бела дня. А по небу летит самолет и горит, как зловещее предзнаменование того, что всех скоро ждет. Дотянул летчик до аэродрома – увидеть не пришлось.

Пригнали нас в пункт сбора и сортировки в клуб им. Лобкова. Увидел много неразберихи, пустого командного крика. Уже ночью подогнали эшелон и всех распределили по вагонам. За день так утомились, что уснули мгновенно, кто где приткнулся. Проснулся я оттого, что эшелон наш тормознул и остановился, выглянул в окно и увидел: стоим на станции Татарск. Вот оно что! Везут нас не на Запад, а на Восток. Давай будить товарищей и сообщать, что едем не на войну, а в другую сторону. Мне сразу и не поверили, многие не знали, где она эта станция находится. Честно сказать, мужики наши повеселели. А мой пострадавший земляк Мягченко все жаловался мне: «А плечо-то болит!» Через три дня миновали Иркутск, Байкал, Читу и высадили нас в Благовещенске, где была еще одна пересортировка. Большинство моих строкинских друзей оказались в других воинских частях – и дороги наши разошлись навсегда. Мягченко Николай, как и другие, через несколько месяцев оказался на фронте и оттуда прислал мне письмо, в котором была все та же фраза: «А плечо-то болит!» И больше писем от него не было. Только вернувшись после окончания войны в Строкино, я узнал, что он погиб, как и почти все, с кем я плыл на пароходе, ехал в поезде.

Я попал в саперную роту, расквартированную на берегу Амура. Нам предстояло окапываться, рыть ямы под блиндажи, траншеи и прочие оборонительные сооружения, и ни чем-либо, а простой лопатой. Земля твердая, сплошная галька. А норма была 7 куб. метров в день на человека для всех и даже младших командиров. Освобожден был от копки только командир роты. Кормили очень плохо: похлебка – вода да муки немного примешано и краюха черного хлеба, каша пшеничная без масла. Голод просто душил. О еде думаешь постоянно. При такой работе эти «калории» в организме сгорали быстро. От места работы до казармы было триста метров, а отдыхали по команде на этой дороге три раза. Ложка в столовой из рук валилась. И обида брала, что на такой тяжелой работе, так плохо нас кормят. Кое-кто не выдерживал и ходил на помойку возле столовой и искал в помоях хоть какую-нибудь очистку. Обувь на всех была одинаковая: ботинки, обмотки – и она вскорости пришла в полную негодность. А новой не было. И тогда командование части вспомнило про лапти. Нашли таких солдатиков вологодских и они день и ночь плели для нашей роты из липового лыка лапти. Легкость этой обувки пришлась всем по нраву. Но недолго походили в ней. Приехал на наши оборонительные сооружения какой-то генерал и увидел солдат в лаптях. «Что такое? – кричал он. – Позор!» Командир наш оправдывался, мол, склады пусты, всю обувь отправили на фронт. Скоро привезли нам другие ботинки.

Время было не только голодное, но и тревожное. Каждый день мы ждали нападение Японии на наши восточные границы. На том берегу Амура японцы совершали факельные нашествия, в громкоговорители через реку транслировали свою пропаганду. Над рекой кружили их самолеты, но границу не нарушали. Хотя провокации в других местах были. Потом, когда мы в 1945 году форсировали Амур и оказались на той стороне, и увидели их каменные и бетонные оборонительные сооружения, разрушенные нашей авиацией, то наши бы сооружения в «три наката» их самолеты сожгли бы, как спичечные коробки, смешали с землей. Но мы строили и надеялись на их прочность и неприступность. Но, слава Богу, что наша взяла. После победы наших войск под Сталинградом шумиха на той стороне прекратилась. Вжали япошки головы в плечи и только биноклями сверкали. И нам спокойней стало. Работы прежней земляной не стало. Рота стала нести охрану мостов, складов, ремонтировать дороги, мосты, проходить учебу по строительству, минированию и наоборот – разминированию. Я был уже старшиной роты и, конечно, специалистом по автомобилям. Пригодилось-таки моя шоферская профессия. Приходилось и машину водить.

После Сталинградской победы стало улучшаться и кормление, благодаря поступлениям из Америки, так называемый «второй фронт». И хотя это тщательно скрывали от солдат, но «шило» в мешке не утаишь. На глаза попадались мешки и ящики с клеймами и надписями на чужом языке. Но политрук наш на политзанятиях на вопрос: почему вдруг стали лучше кормить, отвечал: это, мол, где-то на Урале клин большой распахали, засеяли пшеницей, собрали богатый урожай – вот вам и белый хлебушко на солдатский стол. Но этому, конечно, никто не верил. Тут и ботинки нам американские выдали на толстой подошве, правда, качества плохого. Охраняя железную дорогу в районе Благовещенска, мы наблюдали как через каждые пять минут на запад шли эшелоны, груженые техникой, по виду совершенно не нашей с белыми звездами на боках. Понятно было, что это союзники снабжают нас. И когда я слышу или читаю в газетах, что помощь была незначительной, меня это возмущает. Вся наша советская армия на 60% ела союзнический продукт, начиная с 1943 года до Победы. И техника их участвовала в боях, только фотокорам запрещали ее фотографировать, наверное, чтобы в историю нашей Победы не попала.

Весть о Победе над Германией пришла к нам как великая радость. Но мы знали, что демобилизация нам не светит, потому что на Восток уже подтягивали постепенно технику, поступали воинские части. И стало в тайне понятно, что скоро предстоит и японцев гнать с территории, граничащей с нашей страной. И действительно, в назначенный день загрохотало: полетели через Амур наши самолеты, ударила артиллерия и началась переправа. Наша саперная рота ступила на китайский берег одной из первых. Где-то справа и слева идет стрельба, рвутся мины, снаряды, а наша задача разминировать проходы для техники, дороги и мосты. Не раз над головой свистели пули и осколки, на глазах гибли товарищи. Кто-то и по глупости и по пьянке, когда бой уже уходил далеко. Сапер, как известно, ошибается только раз. А мины были в самых неожиданных местах. Однажды группа солдат подпили и решили прокатиться по железной дороге на дрезине. Мы кричали: не ездите туда, дорога еще не проверена. Но куда там. Не остановишь. Поехали, и через метров триста так рвануло, что от ребят ничего не нашли: сгорели в огромном пламени. А их ведь дома ждали: вот-вот вернутся... И по одному подрывались. Лезут напролом куда-нибудь в непроверенный блиндаж или казарму, а там мина – и нет человека. Очень много наша рота обезвредила мин, отремонтировала или построила мостов на пути прохода техники. Война с Японией закончилась для нас в городе Цицикар. Китайский народ нашу армию встречал восторженно, как освободителей.

 

4

 

Демобилизовали меня только в 1946 году. Приехал в родное Строкино. И опять устроился на работу в Колосовскую МТС. Работал бригадиром тракторной бригады в строкинском колхозе, потом несколько лет комбайнером. На этой работе осталась большая часть моей жизни. За каждым комбайнером был закреплен свой комбайн, который приходилось ремонтировать. Как говориться, глаз с него не спускать, а потом работать на хлебоуборке. А работал я во многих колхозах района. Были годы, когда за сезон убирал по 700-800 гектаров хлеба. Особенно памятен 1956 урожайный год. Комбайнеры соревновались. Мне в эти годы пришлось соревноваться с Петром Ивановичем Жуковым. Бывало, спать приходилось по три часа, когда хорошая погода, и надо было дорожить каждым часом. Комбайн за мной был, закрепленный постоянно – «Сталинец-6», который таскал трактор. Трудностей в этой работе было – не счесть. Уборке хлеба придавалось большое государственное значение. Начальство район-ное и областное постоянно контролировало, за незначительный простой в работе строго спрашивало. В организации дела была отработанная четкость. И не было тогда никаких перебоев в снабжении горюче-смазочными материалами и запчастями. По два комбайна на колхоз – и весь хлеб с полей убирали. В последние годы я наблюдал, что комбайнов в хозяйствах по несколько, а хлеб на полях под снег остается. В мое время за такое спросили бы строго, несмотря на то, что уборка в северных районах всегда сопряжена с плохими погодными условиями. Областное начальство говорило, что в северных районах области больших показателей в уборке комбайнеры не добьются. А мы с Петром Ивановичем в урожайном 1956 году по 800 га убрали и обмолотили. Для того, чтобы комбайнеру дать звание Герой Социалистического труда надо было иметь тысяча га в показателях. Жуков коммунист – ему приписали до нужной цифры – и он получил Золотую Звезду героя. Другие комбайнеры с меньшими показателями, чем у нас, получили более значимые ордена, как коммунисты, а мне вручили «скромный» орден «Знак почета». Но ни на кого у меня нет обиды до сих пор. Петр Иванович Жуков и без этого достоин звания Героя за тот огромный труд, который он проделал за годы хлебоуборки. Достойны больших почестей и мои товарищи, с которыми приходилось в одно время работать, соревноваться. Это были настоящие капитаны степных кораблей. Как их не вспомнить: Толмачев Алексей, Савельева Татьяна, Шелехов Павел, Лупарев Василий, Машинский Николай, Князев Петр, Глушаков Матвей, Мельников Захар, Плоцкий Василий. Все они, бывало, по 600-800 га убирали. Разве это не герои труда?

Такова вот моя трудовая судьба. И будучи беспартийным я был в почете: меня по воле народа в 1957 году избрали депутатом районного Совета, бывал и заседателем в суде. Из МТС я ушел только тогда, когда ее закрыли. Пошел работать в Промкомбинате механиком, работал на кирпичном производстве.

Труженики колосовских полей. Крайний справа с вилами П. Я. Новиков. 1965 г.

 

Когда прохожу по Колосовке, иногда думаю: вот это здание построено из наших кирпичей. Однако, и эта организация пришла к упадку. Два года перед пенсией работал в местной ПМК. Выйдя на заслуженный отдых, без дела не сижу ни один день. Работа всегда приносила мне радость. В работе я всегда чувствую себя счастливым.

 

1998 г.

 

ИГРАЛ Я КОГДА-ТО В ФУТБОЛ

 

Давно не видел мальчишек, играющих в футбол где-нибудь на пустыре или в школьном дворе. Другие времена – другие интересы…

Вот зашел как-то в Омске на стадион «Динамо» и наконец-то здесь увидел разодетых в красивую футбольную форму юных футболистов. Засмотрелся, залюбовался их игрой и многое вспомнил из своего сельского детства, своей футбольной юности.

Впервые эту игру я увидел, когда мне было двенадцать лет. И было это в один из июньских дней на маленьком футбольном поле, рядом с кладбищем (теперь на месте этой спортплощадки расположен 3-й магазин и огороды жителей улицы 40 лет Октября). Так вот, на этом месте колосовская команда играла с футболистами из Старо-Солдатки (был когда-то в области район, но упразднили в хрущевскую «оттепель»).

Прибежал я туда на крики множества голосов – это колосовские болельщики поддерживали свою команду. Правил игры я еще не знал и ничего в игре одетых в майки и трусы парней, пинающих ногами мяч, не понимал.

Но игра так мне понравилась, взволновала и так захватила, что непременно захотелось научиться играть. Среди большевиков я увидел мальчишек – моих сверстников – уже что-то понимающих в этой игре.

Среди игроков я увидел знакомых колосовских парней и позавидовал им, что они умеют играть в эту игру, они у всех на виду, ими гордятся.

Зрители вокруг этой площадки нервно толпились, выкрикивали какие-то не везде понятные для меня выражения, кого-то хвалили, кого-то ругали. Помнится, что все футболисты играли довольно слабо: промахиваясь по мячу, грубо толкались и не стеснялись в непристойных выражениях.

Колосовская команда, можно сказать, меньше всего подготовленная для этой игры, проиграла. «Судью на мыло!» - кричали вокруг. Эта фраза больше всего меня удивила. А судья – это, оказывается, тот, что бегал по полю со свистком. В таких случаях проигравшая сторона всегда недовольна судьей. Мои школьные друзья, подражая взрослым, тоже были недовольны. А кто он был? Кажется из наших колосовцев. И хотя ему не грозило никакое «мыло», он после игры быстро куда-то исчез.

Домой расходились огорченные. Сколько споров, сколько рассуждений!

А на другой день ближе к вечеру, до прихода коровьего стада, на пустыре за территорией МТС собралось много мальчишек, чтобы сыграть в свою первую игру. Обозначили колышками ворота, разделились поровну, поставили в ворота самых маленьких – и пошло! Куда мяч – туда и вся орущая толпа. Всем хотелось забивать голы, а вратарем никто не хотел быть. Но все же стражами ворот становились те, у кого нога болела после предыдущей игры.

С этого дня наши футбольные матчи в течение лета были почти ежедневными. Время никто не засекал, поэтому играли чаще всего без перерыва, до изнеможения, причем, кто в ботинках, кто в сандалиях, кто босиком. Никакой судья, естественно, такие игры не судил. Болельщики из числа наших девчонок присутствовали. Как они радовались то одной команде, то другой, когда потрепанный, видавший виды волейбольный мяч, влетал в чьи-нибудь ворота! Иногда в игру включались взрослые, сразу возникали споры: у какой команды обнаруживался силовой и технический перевес.

На территорию МТС стали прибегать мальчишки с других улиц. Тут уж игра затевалась улица на улицу. Помню, частыми были матчи между юными футболистами нашей МТС и улицы Набережной. У меня на этой улице были друзья Петька Ломыш, Витька Шевченко, Володька Агеев, Витька Субботин…

После таких вот стихийных игр, выявлялись лучшие игроки и сама собой образовалась детско-юношеская сборная Колосовки.

Однажды такая наша «сборная» по договоренности пошла пешком играть с такой же «сборной» деревни Трещеткино. Шли туда и рассуждали: «Да мы их сейчас раскатаем, мы им покажем как надо играть в футбол!» Пришли и увидели: стадион у них сработан по всем правилам: ворота с перекладиной, поле очерчено, одиннадцатиметровая отметка обозначена. Кое-кто из игроков имел уже бутсы, майку. А мы кто в чем. А когда стали играть, то сразу стало понятно, что они лучше нас играют. Правда, среди них было три-четыре игрока возрастом и ростом покрупнее всех игроков нашей команды. Мы сначала не соглашались играть с такой разновозрастной командой, но потом все же согласились играть: была не была. И проиграли. Домой вернулись огорченные в синяках и ссадинах. И больше в эту «футбольную» деревню не ногой.

Родители проявляли интерес к этим играм и часто подтрунивали над нами за игровые неудачи. А иногда и крепко попадало от них: кто-то корову не встретил, кто-то теленка не пригнал, воды в дом не наносил…

Но, пожалуй, самыми интересными, привлекающими большое количество болельщиков были футбольные встречи команд райцентра и машинно-тракторной станции (МТС). В этой организации тогда работало очень много парней и взрослых мужчин. Поэтому и команду выставляли довольно серьезную, и играли фактически со сборной всей Колосовки на равных. О такой игре сообщалось заранее на красочных афишах, приглашало на стадион и местное радио. Районный стадион к этому времени занял новое место – в конце улицы Кирова на обширном голом пространстве, где и просуществовал много лет до постройки нового стадиона в центре села.

Игры внутри района, как я уже сказал, интересовали всех от малого до старого. Телевидения тогда не было. Люди не тратили золотое жизненное время на просмотр примитивных американских и бразильских телесериалов, а выходили по вечерам на улицу, общались, шли на спортивные площадки, играли с детьми.

Всего этого теперь нет. Интерес к футболу ныне только у истинных любителей, бывших игроков уличных сборных или истинных болельщиков.

А тогда в 1950-х годах игра двух районных сборных между собой была на устах у всех жителей села. Главных форвардов – Владимира Казыкина и Николая Губарева мальчишки окружали толпами, следили в играх за каждым их движением и ждали гола от их стремительных прорывов к воротам.

Был в районной сборной и свой знаменитый вратарь – Яков Окуненко, не особо умевший ловить мяч, но ловко отбивавший его от ворот кулаками.

В это время в сборной СССР играл знаменитый на весь футбольный мир вратарь Лев Яшин. И вот у нас хоть и не Лев, но зато Яша – и это как-то ассоциировалось с тем вратарем и прибавляло славы нашему игроку.

А, например, игра защитника нашей колосовской сборной Степана Выдрина, по прозвищу Степа, вызывала много смеха. Грузный, мокрый от пота, он ловко работал на игрока корпусом или задним местом, забавляя публику. Часто из-за него наша сборная в игре с командой Тары получала штрафные удары в сторону наших ворот – и не каждый такой удар мог отбить страж ворот Яша. (В 1957 году его место в защите предложили мне). Степан Выдрин был моим земляком. Я хорошо помню, как их семья покидала свой строкинский дом на Сибиревке и переезжала в Колосовку. Машина, груженная домашней утварью, вещами, забуксовала во дворе дома. Мы, мальчишки, помогали ей выбираться на сухое место, таскали под колеса сучья. Уже в Колосовке, бывало при встрече, он всегда интересовался: как я учусь в школе, как родители? Земляк все же, строкинец. В 1960-х годах он переехал на жительство в Тару и там закончился его жизненный путь. Мне он часто является в памяти.

Нельзя не сказать о самых активных болельщиках. Вспоминается такой активист по фамилии Бырдин. Он так азартно болел за районную сборную, что возле него после матча белела солидная горка окурков. В активных болельщиках были даже наши школьные руководители: директор Николай Васильевич Таранников, Василий Федорович Корнеев, Филипп Иванович Донских. А с ними чуть не вся школа. На такие футбольные встречи всегда приходили семьями. Мои родители тоже включались в число болельщиков.

А в другие дни по вечерам на пустырях мальчишечьи футбольные баталии продолжались. И во время учебы в школе, даже зимой в перерыве между уроками и после занятий. Несколько лет не иссякала всеобщая любовь к футболу.

Особо мне запомнился 1958 год, когда я уже был принят в сборную района левым защитником. Летом предстоял отборочный матч на первенство области между районными командами. К нам должны приехать футболисты Тары. К матчу мы готовились основательно: почти каждый день тренировались. И вот настал этот волнительный день.

О предстоящей игре извещала красочная афиша у Дома культуры. Местное радио несколько раз объявляло о времени матча. Когда мы шли из районного спорткомитета, что располагался в бывшем доме купца Касатского, на стадион, то вся улица Кирова на всем своем протяжении была запружена народом. Все шли болеть за свою команду.

Волнение было заметно в игроках и болельщиках. Стадион ревел, когда кто-нибудь из наших нападающих – Губарев или Леонтьев – приближались с мячом к воротам противника. Не смотря на активную поддержку зрителей, тарчан мы победить не смогли, хотя играли на равных. Это наш Яша пропустил довольно легкие мячи. Надо было кулаком отбить, а он пытался поймать, но неудачно. А, может, и я, как защитник, недостаточно себя проявлял, или другие защитники?.. Огорчения у зрителей не было предела…

Через несколько дней предстояла игра в Таре. Последнюю тренировку перед этой футбольной встречей я пропустил из-за травмы ноги – и меня в команду не взяли. А наша команда в Таре выиграла. По этому случаю в местной столовой для победителей местная власть устроила банкет. Но я там не был. Не заслужил почестей. Однако в следующую игру с командой Тюкалинска меня взяли. Домой мы вернулись с победой. Банкета на сей раз не было. Хорошего помаленьку – поняли мы! Но уже тогда мы усвоили главное – быть в спорте, в движении. А где физкультура и спорт – там и высокий жизненный интерес и крепкое здоровье.

Тюкалинцы на повторный матч к нам не приехали, им защитали поражение.

Таким образом, кустовое первенство мы выиграли и получили путевку на финальную часть областного первенства по футболу в г. Исилькуле.

Все матчи того года освещал в местной газете «Заветы Ильича» корреспондент Г. Заводилин, числящийся самозваным тренером и запасным игроком. В моем семейном альбоме есть его фотография, на которой запечатлена наша команда на исилькульском стадионе перед первым матчем.

Ни одну игру на этом финальном первенстве нам выиграть не удалось. Клубные команды и сборные других районов были сильнее, техничнее.

Надо сказать, нас это не огорчило. И не было упреков нашему вратарю Якову Окуненко, что он пропустил несколько довольно слабых мячей, притом, что наши нападающие ни одного гола не забили. Мы были горды, что впервые сборная Колосовского района удостоилась в упорной борьбе финального первенства области по футболу.

Кстати, как раз в этом памятном году в Швеции проходил мировой чемпионат по футболу, где впервые играла сборная Советского Союза. Мы следили за чемпионатом, слушали по радио взволнованный голос известного в то время футбольного комментатора Вадима Синявского.

В течение следующего года половина моих футбольных соратников оказались в армии. Три армейских года я прошел в качестве футбольного болельщика. Однако потом, когда учился в институте, играл за свою сборную, на разных городских стадионах. Институт, где только 5% мужского пола не просто собрать в команду физически крепких ребят. Чаще всего в нее шли просто фанатично влюбленные в футбол парни. Сам декан факультета Сергей Алексеевич Огурцов приходил на стадион болеть за свою команду. Тут я приведу отрывок из своего автобиографического стихотворения.

Состав не полный,

как всегда.

И никакого выбора.

Не потому ли никогда

Им не пришлось выигрывать?

И ни один не уповал

На синяки и ссадины,

И что вратарь не доставал

В прыжке –

до перекладины…

Горжусь только тем, что сборная пединститута однажды играла тренировочный матч с самим омским «Иртышом». Ох, и набили они нам голов!

После института играть в футбол не пришлось: семья, дети, много разных дел и забот. Но осталась любовь к футболу. Заразившись однажды в далеком детстве этим прекрасным видом спорта, остаюсь верен ему до конца. И хотя с годами утратил интерес к играм многих футбольных команд, но постоянно слежу за игрой омского «Иртыша».

А уж игры сборной страны вызывают в душе самый повышенный интерес. И когда международный матч с участием нашей российской сборной транслируется по телевидению – тут уж телевизор мой…

Иногда встречаю в Колосовке моих сверстников, игравших со мной на пустырях и стадионе. Всегда возникает разговор о футболе: «Болеешь? Болею. За какую команду? Да все больше за сборную страны. Ну а как колосовцы? Да пинают мяч иногда, но уже далеко не тот ажиотаж…»

Были, конечно у Колосовского футбола другие взлеты, близкие к годам моего юного времени, но я уже свидетелем этого не был.

Теперь с любопытством и завистью смотрю, как играют на городском стадионе экипированные в футбольную формы мальчишки. Эх, сыграть бы!

1994 г.

Новиков Владимир