Пролетарская акция

Сегодня в порфире, завтра в могиле.

Был полковник – стал покойник.

Русские народные пословицы

Давно известно, истина – процесс. А с временной исторической дистанции отражаются новые грани «момента истины». В российской истории последнего десятилетия на волне актуализации сюжета о расстреле «августейшей порфироносной фамилии» было «выдано на-гора» большое количество всякого рода художественной, публицистической и околонаучной периодической литературы. В том числе и в Омске.

Вот и ныне, в канун очередной скорбной даты – 80-летия расстрела «владельца земли русской» (собственное анкетное выражение Николая II – Е. Е.) и предстоящего торжественного перезахоронения останков императорской семьи, вновь в периодике «поднимают волну» информации на уровне «обыденного исторического сознания». Когда в распоряжении исследователей отсутствуют подлинные архивные актовые первоисточники, всегда открываются возможности для всякого рода вненаучных «реконструкций», интерпретаций, версий, домыслов, легенд и прочих мифов.

Российское современное общество, похоже, в очередной раз проходит «терапевтический» курс лечения отечественной историей. Когда находятся «Миллиарды на раскрытие убийства 1918 г.» и «нет денег» на идентификацию, опознание трупов погибших в чеченских событиях. Самодеятельные отряды ищут, извлекают из болот безымянных истинных защитников Отечества, павших на полях сражения более полувека назад... На это дело денег у властей нет, такое вот соотношение финансовых, историко-идеологических приоритетов получается. С одной стороны, монарх, «помазанник божий», а с другой – «пушечное мясо» или «серая скотинка»... «Кость черная, кость белая и разный ей почет». В смысле исторической памяти – «орошения» исследовательских тем и работ.

А что у нас в Омске? Тоже с начала 90-х годов в местных печатных и электронных СМИ наблюдались этакие вспышки повышенного внимания к царской фамилии. Областной музей ИЗО подсуетился с организацией выставки «Династия Романовых в искусстве». А один известный омский писатель-краевед, любитель бегать «по следам» исторических личностей, на гребне публикационной волны тоже разразился «плачем» по Николаю II. В «Омской правде». У него хобби такое – бежать в арьергарде официально разрешенных сенсаций. Предварительно осведомившись: «А не ударят?», – помнится, даже вызвал своей публикацией возмущение одного старого омича, учителя В. Е. Шрама, посоветовавшего ему заняться более актуальной темой – «разоблачить КГБ». А то, сетовал он: «Ты вот уже не раз болеешь за царя. Уж не родственник ли...» Словом, раньше «помалкивал в тряпочку» коммунист «принципиальный». Для него соврать – раз плюнуть. Вот и в биографии Основателя Омска «наследил». И фамилия, мол, у него немецкая и, вообще, «Бухольц по отцу был немцем»! Вот только местные «национальные по форме и содержанию» руководящие товарищи из города и «маленькой Германии в сибирской лесостепи», именуемой «Азовский район», что-то так и не удосужились публично спросить у этого самодеятельного «антропонимиста-генеалога», из каких это архивных правовых актовых материалов почерпнул он эти «родословные» сведения.

Но вернемся к екатеринбургским событиям. Тут один ветеран омской журналистики вспомнил «свое босоногое детство». О том, как в бытность ссылки Романовых в Тобольск он сподобился «наблюдать, забравшись на дерево», за царским семейством. И даже знаком был с одним охранником, «участвовавшим в казни» царя. У него и «сувенир» – этакий фотоснимок – сохранился, на котором экс-царь «в мундире пилит дрова». Вместо физзарядки, надо полагать. Фото это было тоже опубликовано. Воспоминания В. П. Слинкина «Романов в Тобольске» – в сущности компиляция публикации начала 20-х годов. Всю жизнь помалкивал, а тут прорвало – старческая канфабуляция. Ничего индивидуального, как очевидца событий.

Но молодое поколение омичей тоже сказало «свое слово» по этому поводу. «Устная историческая традиция» продолжала обрастать догадками, версиями. Так 16.09.93 г. в омской передаче «В четверг и больше никогда» И. Буторин беседовал с одной вузовской дамой из политеха, «философом, читающим студентам политэкономию». Поскольку ей нечего было сказать о своих личных профессиональных достижениях, то она вспомнила, что у нее «папа – киномеханик». А начальник его был лично знаком с человеком еврейской фамилии, участвовавшим в расстреле Романовых. Между прочим, замечу, что я тоже «на заре туманной юности» начинал свой трудный путь на городской кинопередвижке, в омском кинопрокате. Но из этого не следует мое знакомство с данной проблематикой. Еще о телевидении. Характерный пример словоблудия. Известный поэт А. Вознесенский, выступая во «Взгляде», упомянул следующий факт. Будучи в Свердловске, посетил он ипатьевский дом. И тоже обзавелся сувениром – «выломал на память кусок оконного переплета» – над дверью, за которой происходил расстрел. Он, по-видимому, «был не в курсе» – абсолютно не представлял, что эта дверь с оконным переплетом, как и само помещение, были сфотографированы во время следствия и тоже опубликованы в 20-х годах. Если бы он их видел, то, наверное, не демонстрировал бы этот фрагмент оконного переплета, который даже близко не похож на те, что отражены на снимках следствия.

***

Сразу оговорюсь. Я никогда специально не занимался исследованием темы «пролетарской акции». Но еще с начала 60-х годов мне доводилось работать в разных архивах: Москвы, Новосибирска, Тобольска, Омска. Заниматься выявлением, источниковедческим анализом, экспертизой ценности документальных материалов, относящихся к омским событиям периода революции и гражданской войны. И в этой связи попутно знакомиться с некоторыми документами, отразившими омский аспект екатеринбургской трагедии. И везде, куда приводили меня служебные или научно-исследовательские интересы, работая в архивах, я непременно посещал тамошние музеи самых различных профилей. Бывал, разумеется, в дворцовом комплексе и усыпальнице российской императорской фамилии в Ленинграде. Не было исключением и знакомство с Тобольским музеем.

Я не собираюсь воскрешать старые мифы и умножать всякого рода «версии» этого актуального и поныне исторического сюжета. А просто хочу рассказать о том, с чем довелось познакомиться тому почитай сорок лет назад. Во времена, когда в советской исторической науке существовало «табу» на знакомство с письменными источниками, находившимися в спецхранах.

Помню, в канун 375-летия «стольного сибирского города Тобольска» отправился я туда по Иртышу на пароходе. Железная дорога пришла в него лишь к 50-летию советской власти. Да и то благодаря нефтегазовому освоению Севера. Познакомили меня с местными музейщиками: В. Н. Мельниковым, П. А. Пантелеевым и другими. В то время готовили новый экспозиционный комплекс. В фондах музея каким-то чудом сохранились уникальные предметы мемориального характера. Личные бытовые вещи бывшего царя Николая II и его семьи. Эти «музейные предметы» и составляли ядро тематической экспозиции. Пригласили меня посмотреть. Помню, был там даже фамильный столовый прибор императора с вензелями, тарелка, ложка и многое другое.

У тобольских ученых, музейщиков и архивистов была своя научная концепция освещения истории революционных событий в крае. На ее основе и строилось решение экспозиции. Разумеется, с учетом наличия в фондах «музейных предметов». И Ученый Совет утвердил проект экспозиции. Еще до моего отъезда музейщики сообщили мне с горечью, что «шибко партийная» обкомовская комиссия приказала демонтировать выставку. Потому, что с точки зрения «марксистско-ленинского музееведения» подобная экспозиция не отвечала требованиям народного «культпросвета». Нечего, мол, «выжимать слезу» о проклятой монархии – демонстрировать эти самые личные предметы царя и давать пищу для «размышлизмов» и нежелательных вопросов о судьбе романовской фамилии. Надо, мол занимать эту самую «классовую позицию» в отражении историко-революционного прошлого края.

Один из активных участников борьбы с сибирской контрреволюцией В. Карамашев по горячим следам событий решил «запечатлеть на вечные времена... яркие образцы и картины и общий ход нашей борьбы, дабы потомство знало». Так он писал в предисловии к своим очеркам «Последние дни советской власти в Западной Сибири в 1918 г.», причем основным материалом «служили исключительно мои воспоминания». Пока еще историки соберутся, писал автор. Брошюра была издана в 1921 г. Госиздатом в Москве. У него там даже раздел есть «Сдача Омска». А обстановка в Омске накануне расстрела Романовых была такова: «Призывы Советской власти и коммунистической партии к омским рабочим не имели успеха». И даже «сильный союз фронтовиков солдат... на призыв о помощи ответил объявлением нейтралитета». А чтобы «власть Советов, решившая отступить по магистрали в сторону Ишима, не сбежала, омские железнодорожники проявили «предательское поведение», разобрав путь. Словом, «головка» руководящих товарищей «бросились на пароходы». В панике кинули все: «оружие, снаряды, массу советских работников и коммунистов». Захватили главное – «эвакуированы были только деньги».

Таково было отношение омского пролетариата в канун «пролетарской акции» в Екатеринбурге. Все в истории взаимосвязано и взаимообусловлено.

***

Приближалась «круглая» дата – десятилетие с момента эпохального «выстрела Авроры». Наступило время первичного исторического осмысления «триумфального шествия Советской власти»… А она давно усвоила классическую мысль – «всегда народ к смятенью тайно склонен». Поскольку любая власть исповедовала тезис о том, что сила ее во мнении народном, то, разумеется, «певцы ее преуспеяний», трубадуры от разных историко-литературных дел и начали создавать то самое «мнение народное». Для публичного использования. И по мере того, как обнаруживались разного рода документы, воспоминания, касающиеся обстоятельств екатеринбургской трагедии, материалы отправлялись в спецхран. А некоторые ретивые «вспоминатели» и вообще «канули в Лету» в так называемых «местах не столь отдаленных»...

Был у нас в Омске один краевед с дореволюционным стажем Кочнев, в конце 20-х годов директором музея работал. Ну и побежал в окрархив, нацелился на сенсационную «датскую» публикацию. А тут в начале 28-го года приказ из Москвы – запретить выдачу документов и всякого мол, рода «просвещение» народа о расстреле Романовых. И вообще, все материалы на эту тему выслать в центр. В сущности, материалы дореволюционных и колчаковских учреждений контрразведки, суда и прокуратуры еще после так называемого в советской историографии «освобождения Омска» в Москву отправили. Но, видно, «следы» остались на местах.

Помню, исследовал я проблему архивного строительства в Омской области, изучал в Новосибирске материалы Сибархива. А возглавлял его В. Д. Вегман, о котором пишут в советских апологетических биографиях, как о выдающемся революционере, партдеятеле, публицисте. А упоминаю о нем потому, что в те времена, в 1918 г., находился он в Екатеринбурге вместе с другим революционером в качестве «заложников». И естественно, там, на месте происшествия, от своих руководящих товарищей по партии слышал, вероятно, версии о «пролетарской акции». Поскольку был он, что называется, «пишущий начальник», консультант властей, редактор различных изданий, в том числе такого монументального издания, как «Сибирская энциклопедия», автор статей в журналах и газетах, то имел привычку, пользуясь своим служебным положением, требовать из разных сибирских архивов высылать ему нужные дела. И дело следователя омского суда, как мною было установлено, Вегманом было затребовано. А чтобы не обвинили его в компиляции, фальсификации истории, он эти архивные дела-первоисточники предпочитал в госхран не возвращать. Я поделился этими соображениями со старыми новосибирскими архивистами. И они рассказали мне следующее. Когда НКВДешники пришли арестовывать Вегмана, то обнаружили, что у него стена в комнате до самого потолка была забита архивными делами. Многое в качестве «вещдоков» было погребено в недрах НКВД. Возможно, и дело омского судебного следователя о екатеринбургской трагедии.

Если посмотреть советское «академическое» издание «Очерки истории Свердловска», подготовленное учеными кафедры истории Уральского университета, то в четырехсотстраничной книжке факту цареубийства отведена всего одна строка. Зато исторически несущественным мелочам советского партстроительства – целые страницы. Причем сказано то же, что и в листовке – убит лишь Николай Романов. О семье ни слова. Все это, естественно, порождает не только основные вопросы истории «как» и «почему» произошли эти события, но и открывает простор для развития «внеисточникового знания» – домыслов, догадок, легенд. Даже в «Хронику событий» важнейших дат истории Свердловска этот факт не включили. Зато отведены целые страницы одному из главных виновников трагедии «стойкому большевику», товарищу Андрею. «Екатеринбургский совдеп, выражая «горячую просьбу трудящихся» (инспирированную парторганами – Е. Е.), ходатайствовал о переименовании города в честь председателя ВЦИК. А к десятилетию «выстрела Авроры» и монумент ему сварганили.

Советская историография всегда ограничивалась официальной версией, вложенной в уста непосредственных исполнителей «пролетарской акции», стремясь умолчать о «руке Москвы».

В Екатеринбурге тому уже пять лет назад в связи с тремя датами прошла международная конференция «Династия Романовых в России». Много говорилось о том, что не все в истории гибели Николая II и его семьи ясно. Где находятся официальные документы, расследующие обстоятельства дела? О том, что «темные силы» мешают выявлению «исторической правды». Необходимости объединения усилий специалистов и т. д. В общем, что называется, «спустили пар в свисток». Конечно, за прошедшие годы, судя по историографии вопроса, библиография по теме возросла, но собственно «пионерских» научных работ, решивших эту проблему, в поле зрения общественности пока не видно. В сущности, абсолютная истина в этом вопросе недоступна за далью лет, покрытых мраком.

***

На территории бывшей некогда новой Омской крепости, возведенной генералом И. Шпрингером, до наших дней сохранился один примечательный каменный дом. Конечно, он не из разряда «памятников архитектуры», но с ним тоже связана история, о которой идет речь. Это приземистое одноэтажное здание стоит на улице, ведущей из Тарских ворот в крепость. До революции она носила имя командира войск Сибирской инспекции и первого начальника впоследствии прославленной в Отечественной войне 1812 г. 24 пехотной дивизии, генерал-лейтенанта Григория Ивановича Глазенапа. А жил он в «генералитетском доме», стоявшем близ Омских ворот. Одиннадцать лет командовал Сибирским корпусом. И умер в Омске 10 марта 1819 г. Именно в его честь и назвали крепостную улицу. А упоминаю об этом здесь по той простой причине, что в недавно вышедшем историко-краеведческом альманахе «Омская старина» доктор географических наук Д. Фиалков утверждает, будто улица та «носила имя ученого геодезиста-астронома Глазенапа». Вот так, что называется, «не заглянув в святцы» и перекрестил. Так и рождаются легенды и домыслы... Но вот наступили новые времена, а с ними на смену старым «топонимическим ценностям» пришли другие – пролетарские. А посему Омский революционный комитет 9 февраля 1920 г. постановил: переименовать улицы, носящие имена царских генералов и губернаторов. В том числе и Глазенаповскую. Поскольку теоретики марксизма-ленинизма высоко ценили другого «полководца», закордонную историческую личность. И улица Глазенапа стала носить имя гладиатора Спартака, вождя восстания, нанесшего удар рабовладельческому строю Италии. Таковы исторические факты.

А в том самом домике, и поныне стоящем на Спартаковской № 7, сколько я себя помню, с начала 30-х годов, всегда обитали военные «правоохранительные органы» – суд и прокуратура. И вывеска была соответствующая – «Военный трибунал Омского гарнизона». Здание это традиционно продолжает выполнять функциональное назначение – в нем и сегодня размещается гарнизонный военный суд. И до I мировой войны дом занимал суд Омского военного округа. Под председательством генерал-лейтенанта И. М. Холявко. Среди военных следователей, служащих под его командой, был один, в общем-то ничем не примечательный, как говорится, «звезд с неба не хватавший» офицер по имени Николай Соколов. И проживал он здесь же, поблизости, на другой, носившей имя западносибирского генерал-губернатора П. М. Капцевича, позже переименованной Омгубревкомом улице в Красный путь. Капцевич сменил генерала Глазенапа на посту командира Сибирского корпуса. На Кадышевском форштадте, в доме мещанки Александры Фаддеевны Рябовой и квартировал молодой капитан Соколов. Так бы и «канул в Лету» безвестный сей военный следователь, не оставив о себе воспоминаний в анналах местной истории, если бы не те екатеринбургские события, связанные с расстрелом «августейшей фамилии». «Звездный час Соколова наступил после падения Советской власти. Возникший на ее развалинах Административный Совет, состоящий исключительно из лиц, разделявших взгляды омской руководящей буржуазии и кадетской партии, взвалил на себя ношу управления государством. В числе первостепенных мероприятий Сибирского правительства стало и расследование обстоятельств гибели бывшего императора и его семьи. Сразу после взятия белыми Екатеринбурга в Омске была организована Чрезвычайная следственная комиссия. Справедливости ради заметим, работала там целая бригада. Первым начал расследовать это дело следователь Сергеев. Вскоре по причинам, мне не известным, он был отстранен и якобы даже впоследствии «расстрелян красными».

В качестве старшего судебного следователя по особо важным делам от Омского военно-окружного суда в Чрезвычайную комиссию включили Н. Скворцова. А когда «переворотчики» разогнали Директорию и «власть переменилась», то Верховный правитель (Колчак А. В. – сост.) затребовал из Екатеринбурга материалы предварительного следствия. И поручил в феврале 1919 г. генерал-лейтенанту М. К. Дитерихсу осуществлять общее руководство дальнейшим расследованием. В сущности, он первый и «снимал сливки», опубликовав в Берлине книгу «Убийство царской семьи». Почему именно Н. Соколов оказался в эпицентре этих событий? Были в Омске и другие опытные следователи. У каждого руководителя своя команда, доверенные лица. У Дитерихса – полковник Орлов. А Н. Соколов – это человек графа Орлова.

Через полгода, после проведения предварительного следствия, а именно в марте 1919 г., Соколов отбыл «на место происшествия». Но, осуществляя преемственность расследования, стал «копать» в другом месте. А именно в 20 верстах от Екатеринбурга, у деревни Коптянки, на заброшенных рудниках. Сам Соколов объективно оценил результаты проделанной работы: «Я старался найти истину». И надеялся, что «в будущем она найдет свое положительное разрешение». Такой вот заключительный «момент истины». Без категорического императива: «пришел, увидел, раскрыл».

И хотя писали, что при эвакуации Соколов вывез все делопроизводство, связанное с расследованием екатеринбургского дела, это не совсем так. Велась переписка с различными учреждениями, в том числе омскими. В них тоже отложились документы по теме. Что же касается эмигрантской «писательской» деятельности, то, как уже сказано, генштабист генерал М. Дитерихс в 1925 г. в Берлине издал свою книгу «Убийство царской семьи». А еще раньше, в 1921 г., придворный учитель наследника Н. Жильяр «Трагическую судьбу императорской фамилии».

Умер Н. Соколов при довольно «странных обстоятельствах» – после сдачи рукописи в печать. В ноябре 1923 г. А его «архив данных» очутился в руках вышеупомянутого Орлова, написавшего предисловие к его книге. А потомки графа Орлова, как сообщалось в печати, продали коллекцию «Романовы: документы и фотографии» на аукционе «Сотби» в Лондоне.

***

«С голубого ручейка начинается река...». Ну а «общественно-политическое мнение», как давно известно, формируется теми, «кто заказывает музыку» с желательной идеологизированной «аранжировкой» – интерпретацией. Чтобы понять как, когда, откуда просочились в средства массовой информации первичные факты – сведения о расстреле Николая II и его семейства, обратимся к архивным материалам.

Еще до чехословацкого мятежа в Омске на Любинском проспекте в том самом доме «Московских торговых рядов», который старожилы моего поколения именуют «под часами», на втором этаже обитала редакция газеты «Заря». Этот «орган социалистической мысли» издавался на средства западно-сибирских кооперативов. А посему занимал помещение «товарищества Э. Циндель». А поскольку «Заря» позволяла себе заниматься еще и критикой деятельности «Советов», то такая «социалистическая мысля» пришлась им не по нраву. И они ее «прихлопнули». Но после падения Советской власти она, как птица Феникс, возродилась вновь. Но и новым властям этот левый орган «демократической государственной мысли», как его для солидности «перекрестили» кооператоры, так же продолжал досаждать своим наследственно-скандальным тоном публикаций. Для начала власти пытались ее «приручить». Словом, была она, что называется, «не наша газета». Сменили редактора, а заодно и вывеску – имечко. Переименовали в «Нашу зарю», редактором назначили И. В. Галецкого. Но и с обретением «новой метлы» спокойствия не наступило. Злые языки поговаривали – власть в Сибири перешла к Закупсбыту.

В жизни во все времена были «наши» и «не наши». Просматривая газетную периодику 17–20-х годов, я обнаружил, что слово «наша» присутствует в заголовках многих газет: «Наша мысль», «Наше дело», «Наша жизнь», «Наше слово», «Наши задачи», «Наш голос», «Наш путь» и разумеется «Наши новости»...

«Наша заря», как легальный орган печати, в общем-то не проявляла открыто враждебного отношения к правительству. А надо заметить в те времена в Омске выходило несколько газет, представлявших целый спектр политических мнений различных общественных слоев. Начиная от официоза – «Правительственного вестника», военно-монархической «Русской армии», кадетской «Сибирской речи», войсковой – «Казак», профсоюзной – «Рабочий путь» и другой мелочевки, при мизерных тиражах, рыночной конкуренции некоторые издания исчезали буквально после выпуска нескольких номеров. Конечно же, все стремились достать «гвоздевой» материал.

Как мною установлено, именно эта омская газета «Наша заря» впервые и раньше правительственных пресс-органов познакомила российскую общественность с подлинными первичными материалами Чрезвычайной следственной комиссии. Сенсационная публикация под заголовком «Убийство бывшего императора Николая II и его семьи» появилась в № 46 за март 1919 г. Без авторской подписи. Представляла собой краткую сводку главных фактических данных, добытых в ходе предварительного следствия.

Разразился скандал. Суть его в том, что согласно статье закона «Уложение о наказаниях» запрещалось предавать гласности материалы, не рассмотренные в судебном порядке. И цензурный комитет потребовал привлечь к ответственности редактора «Нашей зари» И. В. Галецкого за разглашение этих самых «больших секретов», добытых Чрезвычайной следственной комиссией, созданной еще Временным правительством. В сущности, ни «красная», ни «белая» власти не были заинтересованы в публичном обнародовании свидетельств екатеринбургской трагедии.

Адмирал хоть и назначил новую «Чрезвычайную комиссию», но сам уже примеривался к «шапке Мономаха»...

И хотя омской судебной палатой был наложен арест на издание, проведена конфискация № 46 газеты «Наша заря», какая-то часть его тиража «утекла». Не все экземпляры были уничтожены. Они то и послужили основой для последующих публикаций.

***

Теперь следует упомянуть о политической ситуации в Западно-Сибирском регионе в канун эвакуации «августейшего семейства» из Тобольска. Давно известно – и не только из отечественной истории всякого рода революционный терроризм всегда проводился во имя «блага народа». Политический климат весной 1918 г. был обусловлен недовольством народных масс вооруженными реквизициями продовольствия на прокорм центра, мобилизацией пяти возрастов под ружье для защиты «Советов». В газете «Новая заря» член ВЦИК Ю. О. Мартов (Цедербаум – Е. Е.) разработал «подтасовку выборов в Советы». Он писал: «...власть «Советов» превратилась в безответственную, бесконтрольную, несправедливую и дорогостоящую власть комиссаров, комитетов, штабов и вооруженных банд». Все шло к свержению этой власти. Тобольские «большевики» посылали «SOS» в Омск о том, что зреет «монархический заговор» для освобождения царя и вывоза его в станицы сибирского казачьего войска. И охрана, дескать, ненадежна.

В конце марта туда прибыл отряд омских красногвардейцев под командой нач. штаба А. Ф. Демьянова. Решили перевезти Романовых в более надежное место – «под охрану пролетарских штыков» города Екатеринбурга. В ночь на 26 апреля под усиленным конвоем экс-царя с женой, старшей дочерью и прислугой доставили на лошадях в Тюмень. Детей оставили в Тобольске в качестве заложников, чтобы родители не сбежали по дороге.

В своих «воспоминаниях» бывший директор омского книжного издательства Слинкин, «не зная броду», пишет о том, что поезд помчался в сторону Омска, в направлении, откуда шел Колчак». Уточняю – куда шел Колчак. Как свидетельствуют архивные материалы Российской дипломатической миссии, весной 1918 г. двинулся он совсем в другую сторону. В Токио. Об этом адмирал известил полковника Орлова. «Нам нужна материальная помощь иностранцев, и я буду работать в этом направлении». В Омске, как давно известно, появился он лишь осенью.

На станции Тюмень комиссар В. Яковлев получил телеграфное указание Свердлова везти царя в Омск. Прибыли в Куломзино. Здесь их поджидал отряд красногвардейцев с председателем Омского Совета В. М. Косаревым. Отцепили паровоз – поехали на омский телеграф совещаться с центром. Как быть? По оперативным данным якобы имелись сведения о возможности захвата царя и отправке его через казачьи области к атаману Дутову. Получили указание ВЦИК следовать в Екатеринбург. 30 апреля Яковлев сдал царя уральскому совдепу. А 23 мая туда же доставили остальных – детей царя с обслугой.

Поскольку особоуполномоченный ВЦИК В. В. Яковлев подозревался в предательстве «пролетарских интересов», то бывший красный комиссар исчез. Соколов сообщает, что он «не знает его истинного прошлого». Яковлев ранее был приговорен «за политические преступления» к смертной казни. Но помилован именно Николаем II. Следы его теряются в недрах колчаковского контрразведывательного управления... Интересный факт. Секретные документы контрразведовательного отделения, располагающегося по ул. Лермонтова № 20, подписаны заместителем начальника, полковником... Яковлевым. И еще. Когда-то в «вагоне, смертников», как и Яковлев, ехал на Восток известный омский политический деятель, юрист К. А. Попов. Тоже «штучка». До революции присяжным поверенным работал. Держал нос по ветру. И гласным Омской городской Думы был, и в РСДРП верховодил, и лидером меньшевиков-интернационалистов, а в революцию и до большевика «дозрел». А по роду своей деятельности имел обширные связи с «правоохранительными органами» – с жандармскими и с так называемыми пролетарскими «латышами»-чекистами. И офицер Соколов писал, что «возглавлял подпольную монархическую организацию по освобождению царской семьи некто «присяжный поверенный П.» Именно под этой кличкой Попов и был известен старым омичам. До революции проживал в типичном «еврейском гнездовье» – на ул. Сажинской. Позднее, при советской власти, здесь же поблизости, на Учебной. У него в Омске было много родственников. К тому же первый омский Совет был «рабочих и военных», (а не солдатских) депутатов». Чтобы не отпугивать господ – «красных офицеров». Тут один доктор – профессор от КПСС, известный омский историограф-летописец разного рода «чекистских былей», неоднократно переизданных для массового потребления, и даже упоминавший о своем личном знакомстве с Поповым, почему-то умолчал о «белых пятнах» его биографии, об этом самом «жидо-масонском следе» в истории казни царя. Мог бы и поинтересоваться. А не заниматься некритическими перепевами стенограммы «Допроса Колчака», изданной под редакцией самого К. Попова. В частности, о Куломзинском восстании рабочих, не изучив официальные оперативные и другие материалы, спрятанные в спецхранах. Как-то не солидно для ученого, ищущего истину. Вообще к политической биографии К. А. Попова следует приглядеться более внимательно. В ней происходили всякие метаморфозы. Не зря после смерти, когда к его сыну, офицеру советской армии, обратились с просьбой передать личное документальное наследие отца в омский архив, он ответил отказом. Мотивируя тем, что местные «персональные пенсионеры-революционеры» о нем плохо думают. Но, как говорится, – «нет дыма...».

***

И, заключая наше повествование о пролетарской акции, возвратим читателя к началу – тем образно-пословичным выражениям, приведенным в качестве эпиграфа. И в этой связи напомним одну историю почти двухвековой давности. Она, между прочим, касается одного и поныне актуального вопроса о «классовых привилегиях». Где-то в начале прошлого 19 в. российским посланником при Сардинском дворе был князь Козловский. Их король поинтересовался у него: «Какими правами пользуются дворяне?» На что Козловский «дипломатично» ответил: «О, у нас целых три привилегии! Во-первых, мы имеем право не платить долгов. Во-вторых, сечь наших людей и при случае быть и самим высеченными в Тайной канцелярии. И, наконец, в-третьих, убивать наших царей, когда они перестают нам нравиться». За этим, казалось бы, ироничным, но, по сути, правдивым ответом ретроспективно просматриваются вполне реальные факты нашей отечественной истории. Павел I, Александр II, Николай II... И в этом смысле «вождю мирового пролетариата» – российскому дворянину В. И. Ульянову, брата которого, народовольца Александра за участие в подготовке покушения на цареубийство в 1887 г. казнили в Шлиссельбургской крепости, естественно, романовская династия не просто «перестала нравиться». Социальная сущность конкретно-исторических событий всегда находится в связи с временными интересами общества. Историческая необходимость, отвечающая классовой природе «социального интереса», всегда пробивает себе дорогу. А историческая «правда-матка», вложенная в уста исполнителей «пролетарской акции», была для публичного оглашения. Она приобрела традиционное представление о совершении акта «социальной справедливости». А миллиарды на всякого рода «заграничные экспертизы» тратятся не для того, чтобы представить «голую правду» на публичное обозрение. Архивные источники о тех событиях, как и люди, тоже имеют свою судьбу. В конечном счете, мы никогда не будем знать «всю правду». Даже если в нынешнее «демократическое» время открываются двери спецархива, дозированно выставляя на показ публике отдельные «свидетельства» деяний разных тиранов и узурпаторов власти. Потому, что время идеологий еще не кончается. Важна цель истории – для чего и как осветить тему. Тут же поневоле вспомнишь сентенцию царя Бориса:

Нет, милости не чувствует народ.

Дави и грабь – тебе не будет хуже.

И в нашей современной, полной конфликтов и трагических событий истории тоже ведь все может быть. В жизни же главное – не окружать дела мирские этакой особо набожной религиозной атмосферой. Все, как говорится, «в руце божьей». И в этой связи, надо полагать, высшие иерархи православной церкви отказались участвовать в очередном политическом спектакле. Захоронение «святых костей» в родовой усыпальнице Романовых. Кто ее, эту науку знает. Вдруг кости не те окажутся. А нынешний «исторический плач» по онемеченной романовской династии, цари которой даже русской фамилией «Романовы» не подписывали указы и манифесты, о всякого рода страданиях, выпавших на ее долю, особенно в связи с этой самой «пролетарской акцией», по сути своей и в прошлом, и сегодня источниковедчески недостаточно научно документирован и аргументирован. И главное, на мой взгляд, не вносит существенного вклада в становление русского национального самосознания и самоутверждения. Память об этом событии становится предметом исторического осмысления. Но память и история в наше время не всегда воспринимаются как синонимы. Они, как видим, даже вступают в конфликт.