Конец «белой столицы»

О мертвых – как и о живых –

ни хорошо, ни плохо –

только правду.

Древний афоризм

«Освобождение Омска» – термин советской историографии – это лишь начало того террора, который местная партийно-правительственная диктатура насаждала против собственного народа. Тотальное истребление тех, кто не был согласен «надеть хомут на шею» и везти нуворишей в «светлое будущее». Гражданская война в Сибири – сложное социально-политическое явление. Ее нельзя ограничить методами исследования науки, даже военно-исторической. Тем более источниками информации, исходящими от «победителей». А позднее и идеологизированными публикациями «певцов наших преуспеяний». Они воспроизводили лишь «документы», работавшие на восхваление системы и «мудрости» КПСС.

А обратились мы к этой теме – страшной зиме 1920 г. в связи со знаменательной датой – восьмидесятилетием биографического события, которое потрясло не только «наши пенаты». За всю свою без малого почти 300-летнюю историю Омск ничего подобного не испытывал. Даже последствия таких эпохальных политических событий-катаклизмов, как «Великая октябрьская революция», падение Соввласти, смена правительств: Сибирского, Директории, Колчака вместе взятые, не принесли омичам столько бед, лишений и утрат, как одно «нашествие» «лучшей революционной армии республики». Видно не зря говорят: самый худший враг – это внутренний... Здесь прежде всего следует упомянуть тот самый главный политический орган 5-й армии, который и породил местную власть: Омгубревком, Сибревком. Членами Реввоенсовета тогда были: Штернберг, Грюнштейн, Свердлов и, конечно же, сам командарм-5 Тухачевский, пращур которого был польский еврей Якуш Тухачевский. Чувствуете, как выражаются некоторые «националисты», сплошь «французские» фамилии... Конечно же, в штабе армии служило некоторое число бывших опытных офицеров средних чинов, но они не были «очень партийными» и надзирать за их деятельностью поставили безусого поручика. У которого в военном отделе ВЦИК работал друг детства.

Мужество и воинская доблесть «командарма-5» оборачивались страшной жестокостью по отношению к простым людям, вынужденным нести на себе бремя материальных и людских утрат.

Тому уже 40 лет, в начале 60-х годов мне довелось ознакомиться с множеством «закрытых» для исследователей разного рода архивных «информисточников», восходящих ко временам «освобождения Омска». Сопоставить их с рассказами горожан-очевидцев, старожилов, «как это было», и тем, что впоследствии писали «шибко партийные» историографы – «певцы наших преуспеянии» и прочие, так называемые «литературные чекисты». И сразу вспоминается высказывание пролетарского поэта В. Маяковского, сказанное по поводу испанского еврея Христофора Колумба: «знаем мы эти жидовские штучки – разные Америки открывать и закрывать».

Восстанавливать истину о событиях тех времен трудно, но необходимо. Потому как уже изначально в стране «диктатуры пролетариата» она освещалась с партийных позиций «власть предержащих».

А объективное положение, исходя из анализа источников информации о событиях, происходивших в Омске накануне и после его «освобождения», и тех последствиях приводит к мысли о том, что они не служили ни интересам демократических слоев градского общества, ни самому пролетариату. И в этом смысле многие действия властей, насаждавших политику военного террора в самых различных формах, вплоть до расстрелов, во многих случаях не являлись законными и справедливыми. Словом, террор не рассматривался как преступление перед человечеством. И тем более перед омским «градским обществом». Напротив, даже такой теоретик партии, как Н. И. Бухарин, считал его «... методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

 

***

 

Никто не собирался вести здесь оборонительные бои. Подвергать город разрухе. Не строили укреплений. Войска эвакуировались на Восток. Хотя в сибирских газетах и писали, что будут защищать Омск. Даже очередные выборы в городскую Думу на 16 ноября был назначены. Обстановка обреченности витала над городом... Ряд эшелонов стоял еще на железнодорожных путях в ожидании отправки. Некоторые «шибко партийные» историографы писали, что: «...под городом сооружались оборонительные позиции». Только вот старшее поколение моих современников-горожан их в глаза не видело. И что вообще: «30-тысячный гарнизон был застигнут врасплох». Хотя здесь штатно никогда не было 30-тысячной воинской силы. А некоторые «писатели» (М. Иоффе, которая по-русски – М. Юрасова – Е.Е.) в своей книжке «Омск» умудрилась пленить здесь даже «40 тысяч солдат и 1000 офицеров». Биограф Тухачевского Л. Никулин писал о «жестоких боях на окраинах Омска», после которых столица Колчака пала. Не имея представления о его административных границах. Ему вторили местные краеведы от истории, используя даже термин – «штурм Омска».

А уж ученые – остепененные авторы очерков по истории омской организации КПСС, которые «высиживали» ее четверть века, не имея представления о смысле термина «штурм», писали: «Третья бригада... штурмовала Атаманский хутор». Такая вот «логика истины». Слова выражают смысл.

В каких источниках информации, воспоминаниях участников, современников-омичей, очевидцев они почерпнули эти сведения? Ни о каком штурме-приступе никто и слыхом не слыхал. Благополучно переправившись, 242 СП, пройдя Атаманский хутор, вышел к вокзалу, не встретив на пути воинских подразделений. Так же без всяких эксцессов проходила сдача в плен войск, находящихся в эшелонах.

В середине века, в студенческую бытность, я учился в Московском историко-архивном институте. Ректором института была генеральская жена А. С. Рослова. Помню, работал я в центральных архивах по выявлению, изучению и анализу источников информации о временах революции и гражданской войны в Омске. Многое предстало перед мной совсем в другом свете, нежели это нашло отражение в публикациях различных «шибко партийных докторов-профессоров». Тогда я защитил диплом как специалист-археограф в области научной публикации архивных источников на тему «Борьба с контрреволюцией».

Позднее, уже работая в Омском облгосархиве, проводил дальнейшее археографическое исследование материалов по этому периоду. А ректор, как пояснил мой научный руководитель проректор Селезнев, была родственницей того самого командира 2 бригады 27 с.д. В. И. Рослова, участвовавшего в омском «взятии». Сами понимаете: «города сдают СОЛДАТЫ. Генералы их БЕРУТ». Вот только до сих пор неизвестно, какова судьба 10 генералов и сотен офицеров, плененных в Омске. Зато, смешно сказать, рапортовалось о «брошенных пароходах и 5 баржах». Да речной флот во все времена до 50-х годов в период ледостава стоял в устье Оми и в затоне. А куда бы их потащили?

Город переживал политический и военный кризис. Старые городские управленческие и правовые структуры, поддерживавшие хотя бы видимость социального и правового порядка, охватил паралич. Полиция бездействовала. А до создания так называемой «рабоче-крестьянской милиции» дело еще не дошло. Сами понимаете: и «Москва не сразу строилась». А сформированный в недрах Реввоенсовета армии «карманный» Сибревком во главе со Смирновым полагал, что в одном только Омске «... до 500 тысяч человек паразитических элементов». Вот только кто их, спрашивается, кормил, такую ораву, при довольно мизерном количестве трудового люда, обитавшего в городе?

Итак, как поется в песне: «...в пламени и славе», город заняли войска 5-й армии. По распоряжению ее Реввоенсовета был создан местный орган военного деспотизма – Омгубревком. В свое время я хорошо ознакомился с его документами и даже являюсь научным редактором опубликованного еще в 1961 году обзора архивного фонда – «Омгубревком». Многое из того, что составляло «голую правду» о деяниях соввласти, было предусмотрительно убрано партийной цензурой. Формально, как отмечается в документах, Облгубревком был создан «с целью очищения от контрреволюционного элемента и восстановления Советского строя». Люди в него вошли, что называется, «все свои», из «политотдельского обоза» 5-й армии. И, естественно, отстаивали отнюдь не интересы местного «градского общества». Наступил режим военной диктатуры.

Поскольку «право» всегда находилось на стороне силы, то, разумеется, и эта первичная форма военно-административного аппарата, состоящего сплошь из «варяжских частей», не имевших в местном обществе родовых корней и не знавших здешних обстоятельств, проводила политику беспринципного военного террора. Хотя внешне по форме всякого рода «мероприятия» проводились якобы под лозунгом «Диктатуры пролетариата». По существу же это был форменный разбой и грабеж широких слоев населения, а не только «экспроприация» так называемой «буржуазии». К тому же сам «вождь мирового пролетариата» высказывал мысль о том, что «в войне никогда нельзя связывать себя формальными соображениями». В этом смысле и операция по «освобождению Омска» в период гражданской войны не являлась исключением. Обратите внимание на терминологию неоднократно опубликованного архивного документа за подписью самого Председателя Совета Обороны В. Ульянова (Ленина). Это поздравление 3 и 5 армиям по случаю взятия Омска. В нем вы не обнаружите слова «трофеи» в смысле взятия государственного военного имущества противника. В телеграмме средневековое разбойничье изречение: «захвачена богатая военная добыча». Революционное насилие не разделяло «военную добычу» на имущество противника и пожитки мирного населения. И этим все сказано по существу.

Собственно та немногочисленная крупная омская буржуазия заранее, еще впереди отступающих войск отбыла на Восток. А статус-ярлык «буржуя» лепили чуть ли не каждому чисто и по-городскому одетому человеку. В условиях той конкретно-исторической ситуации в городе возросла, как ныне выражаются, «криминогенная обстановка». Грабежи, убийства, насилия, разбой.

 

Даже в западной периодике тех лет появилась информация о том, что в «дни падения Омска русские военные органы позволяют себе действия, перед которыми ужасается весь цивилизованный мир». Здесь наблюдались погромные движения – реализовывалось традиционное «право на военную добычу».

 

Жилой фонд вплоть до войны Отечественной был сплошь одноэтажный, деревянный. А уж понятие «домовладелец» по тем временам, выражаясь современным языком, было, что называется, «буржуй в натуре». И нашествие «революционной» армии принесло не только тяжкое моральное испытание для городского населения, но еще и грубые физические, материальные насилия над его обитателями. О тех ужасах и бедствиях, повлекших за собой гибель огромного количества людей, еще и в 30-е годы ходило много рассказов. Но об этой «правде-матке» в советской историографии предпочитали умалчивать. Кроме общих фраз о разрухе, связанной с гражданской войной.

Лишь на четвертые сутки после традиционного повального грабежа и беспредела – «законного права на военную добычу» – Омгубревком, наконец, подписал-распубликовал известное «Постановление», в котором не было ни слова о бесчинствах армии. Ни слова о грабежах городского населения, которому предписывалось «соблюдать спокойствие», когда тебя «потрошат» под предлогом защиты «пролетарских» интересов и не растаскивать госимущество. Как будто горожане под шумок кинулись грабить «военную добычу» и бесхозную госсобственность. Вот только охрана этих госучреждений, о чем новая власть вынуждена была сама признать, разграбила государственный банк, из которого не все вывез Колчак, где «осталось лишь незначительное количество серебра и меди». Пришлось заменить вороватую охрану.

В подписанном 18 ноября предревкома В. Файдышем постановлении, а доведенном до сведения населения еще позднее, говорилось об ответственности перед судом Ревтрибунала главным образом: «...жителей, которые позволяют себе расхищать казенное имущество, достояние Советской России». А вот террор, разбой и грабеж по отношению к омскому городскому обществу никак не карался. Даже убогую ночлежку для бездомных, в которой, в общем-то, и брать особенно было нечего, и ту растащили... Детские приюты для сирот и беспризорников и те не пощадили. Пришлось детей за город в монастырь отправить...

Помню с детских лет рассказы родственников и других омичей о том, что узаконенные реквизиции являлись лишь ничтожной частью тех произвольных поборов, которыми Ревком, а позднее и «выборная власть» систематически их облагали. Город был разбит на квадраты-территории, закрепленные за воинскими частями. И они, выражаясь современным армейским сленгом, проводили «зачистку», попросту говоря, потрошили «градских обывателей» и «жидовское гнездовье». Одни уходят, вслед за ними другие экспроприаторы приходят в поисках наживы. Негодяев хватало во всех слоях общества, в том числе и в армии Тухачевского. Иные стремились как-то маскировать свои поступки, прикрываясь «законными» решениями новоиспеченной власти – Ревкома. Большинство же исполнителей «пролетарской акции», не отягощенные моральными принципами, без всяких там затей, как в той известной опереттке композитора – генерала Б. Александрова «Свадьба в Малиновке» говорили: «Скидывай сапоги! Власть переменилась!».

Непосредственными исполнителями понятие «конфисковать у буржуазии» понималось довольно своеобразно и расширительно. К этому примешивалась злоба: «сидите тут в тепле, сытости»... Приходит этакий «красноармей», да не один, а «со товарищи» в дом к «градскому обывателю» и объясняет: «мы вас освободили», а посему «именем революции» и по бумаге ревкома гони мебель, одежду, белье постельное, нательное, продовольствие для больных и раненых и, вообще, если помещение понравится – «ослобони» для постоя. Уплотняли «частный сектор» для размещения войск. И потрошат, забирают подчас последнее, что на глаза попадется-понравится... Кто подвалы трактирно-кабацкие потрошит. Пьяная кровь забушевала... Айда по хатам, гульнем... А мародеры на станции груженые эшелоны потрошат. На городских окраинах у люмпенизированного пролетариата не разживешься... Каждый дерется за то, чего ему не хватает. Одни реквизиторы придут, потом другие... Во всей Сибири, почитай, не было более обиженного «революционной армией» города, чем «белая столица Омск».

 

***

 

Итак, «освободили». Первым делом, разумеется, партстроительством занялись. Поинтересовались: «А где наши доблестные «партийные подпольщики?» Чем тут они занимались? Вот и протокольчик № 1 омского горкома ВКП(б) за подписью секретаря по фамилии Бобе свидетельствует о том, что не только о партработе, даже не известно, сколько активных членов было в подпольной организации. «Так страшно было работать, ибо контрразведка действовала еще хуже, чем при царизме». Занялись регистрацией членов партии. Да и ту постановили: «на время прекратить». Потому как «записываются в партию все незнакомые». Примазываются. Не та публика пошла. Словом, как свидетельствуют материалы Омгубревкома, организацию временного партбюро ВКП(б) отложили до начала 1920 г.

Кроме «освобождения» встал вопрос о практической работе по организации народного хозяйства. Чтобы управлять, надо быть компетентным. А у ревкома, прямо скажем, был дефицит кадров. И хотя уже было отменено военное положение в Омской губернии, восстанавливать так называемое «народное хозяйство», промышленность было некому. Руководители, чиновный люд, технический персонал был пересажен. Места заключения переполнены. Уже к весне 1920 г. «избрали» городской «Совет рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов», а Омгубревком продолжал генерировать грозные приказы: «Прекратить с 1 мая применение амнистии». «Ввести более суровый режим... в местах заключения» и вообще «Усилить применение высшей меры.., обратив внимание на дела текущего времени»...

А тут еще всякие «ходатаи» стали появляться с просьбами освободить разных профессионалов для производственных нужд. И на этот счет появилось указание разобраться с этой публикой: «Прекратить отпуск и освобождение специалистов из концлагерей и других мест заключения». И, вообще, заняться теми, кто докучает властям: «При настойчиво повторяющихся просьбах и требованиях сообщать в ЧК о лицах и учреждениях, от которых исходят такие требования». Словом, одни пишут приказы о проведении регистрации всех специалистов в городе и местах заключения, а другие руководствуются директивами центра, местного ЧК «об уничтожении буржуазии как класса». А люди боялись регистрироваться из-за ненавистной народу рекрутчины. Гибнуть на полях сражения. Поменьше бумаготворчества – инструктировал главный чекист Лацис. Неважно, с оружием выступал человек или словесно возмущался произволом и вседозволенностью. Достаточно спросить: «к какому классу принадлежит, какого происхождения, какое образование и профессия». Вот главные вопросы, решавшие судьбу обвиняемого. «В этом смысл красного террора». Но и классовый принцип не выдерживался. Сам «вождь мирового пролетариата» считал народное недовольство более опасным, чем генералы Деникин, Юденич, Колчак вместе взятые. А точных и полных цифр белого и красного террора в Омске и области до сих пор в публикациях не содержится.

 

***

 

Здесь следует упомянуть об омских концентрационных лагерях. Построенные для военнопленных I мировой войны, они были рассчитаны на определенное число мест. В них не просто «сидели». Большинство военнопленных имели различные профессии. Омский отдел военнопленных, городская и лагерная администрация широко использовали их труд на различных, в том числе строительных, сельскохозяйственных и прочих работах. Управление железной дороги, ныне транспортная академия, с их участием возводилось. Причем никто не занимался их чрезмерной эксплуатацией, изнуряющим трудом, голодом не морили, как российских солдат белой армии в период освобождения Омска. Налаживали связи с работодателями, у которых они и проживали. Военнопленные офицеры вообще физическим трудом не занимались, жили на квартирах омичей. Например, у родителей моего земляка, тоже участника Великой Отечественной, коллеги по учебе и работе в облгосархиве Н. С. Колмогорова. Причем, известные исторические деятели, «интернационалисты», офицеры Шомоди и другие. На свободе жил и будущий югославский вождь И. Б. Тито, чье имя увековечено в качестве городского антропотопонима в центре. Именно детские впечатления от рассказов старших родственников, в домашних условиях общавшихся с этими «интернационалистами», подвигли Н. С. Колмогорова впоследствии на непосредственное документальное изучение революционного движения военнопленных в Омске. О нем разговор отдельный.

В советской историографии отношение к истории движения военнопленных как «борцов за власть Советов в известной степени политизировано и где-то фальсифицировано. Многие рядовые обманно были втянуты в так называемые «интернациональные отряды» обещаниями «пробиться к себе на родину». Как показали дальнейшие события, использование военнопленных для нормализации обстановки в городе вообще не проводилось. В переполненных концлагерях от холода, голода, эпидемий тифа гибла масса людей. Сохранить и использовать квалифицированную рабсилу не входило в планы Сибревкома. Даже просто распустить по домам эту разоруженную темную солдатскую массу. А вдруг она снова за оружие возьмется, будет отстаивать свою свободу и независимость. О пленном офицерстве колчаковской армии и говорить не приходится. В донесениях Сибревкома сообщалось, что их вообще нельзя использовать на военной службе в Сибири. Еще вновь переворот устроят.

О санитарном состоянии войск «лучшей революционной армии республики» по сути своей в публикациях ничего не отражено. Да и не могло быть. Потому как изначально цензура запрещала публиковать сведения об убыли личного состава, смертности, заболеваемости в войсках и т. п. Еще в довоенные времена согласно отчетам Главного военно-санитарного управления в Омском военном округе «общая заболеваемость превышала среднюю по империи». Что уж говорить о действующей армии. Общий процент смертности на Восточном фронте шел впереди России всей. Болезни органов дыхания, грипп, чесотка, лихорадка – преимущественно заболевания казарменные. Скученность людей в холодных помещениях с малым объемом воздуха, в «телячьих вагонах» эшелонов, землянках, на «пленере»... На собственной шкуре испытал солдатом в Великую Отечественную... А ответственности за гибель тысяч солдат, как даже в бытность моей службы говорили, той «серой скотинки», по сути, никто не нес. И это тоже на совести «демона гражданской войны»...

Забвение нежелательного прошлого началось уже в первое десятилетие советской власти. А документальная информационная база и всякие воспоминания участников, свидетелей событий были изъяты из доступного употребления историков.

А вот что говорил председатель Сибревкома И. Н. Смирнов на заседании Реввоенсовета сразу после занятия Омска: «Отступающая армия Колчака не представляла опасности. Она была обречена. А если и была нам страшна, так это десятками тысяч пленных, которых мы заключили в концлагеря. Среди них распространился тиф, который вскоре стал свирепствовать и перебросился на армию». Так представлял ситуацию политический руководитель. «Чистенькую» в санитарном отношении революционную армию эпидемическими заболеваниями заразили толпы людей из лагерей военнопленных. А сами «освободители», занятые «экспроприацией экспроприаторов», рассыпавшись по всему городу из дома в дом, распространили заразные заболевания и на «градских обывателей». Только вот по данным армейского санупра самые большие людские потери во всех вооруженных силах республики и до взятия Омска были в 5-й армии.

«Кошмарная картина! – восклицал Смирнов, докладывая о сложившейся ситуации. – Трупы сжигались, ибо не было возможности зарывать их в землю. Сколько погибло людей, сказать трудно. В ночное время по Омску двигались целые обозы в 20-30 подвод, груженных штабелями умерших» – сообщал он в центр. Он только не упомянул, что за ночь они не раз оборачивались. Современники тех далеких событий, помню с детских лет, с ужасом рассказывали о том эпидемическом пожаре, охватившем город.

Позднее, уже работая в архиве, я поинтересовался и той официальной «медицинской статистикой», отразившей бедствие, постигшее мой город. Масштабы его были столь грандиозны, что омскую ЧКтиф даже преобразовали в Сибирскую с «диктаторскими полномочиями».

Над городом витала обстановка обреченности. В похоронном бюро даже рабочих рук не хватало, чтобы всех похоронить в «братских траншеях». Да что там мертвые! Обогреть живых было первейшей проблемой – наступил зимний холод. Железная дорога встала из-за отсутствия угля и не было возможности подвести дрова. А из центра требования: «Гони продовольствие голодающим рабочим Москвы и Петербурга». Не буду утомлять читателя нагнетанием ужасов, приведу лишь пару цифр из официальных отчетов Омгубревкома. По его неполным данным только за один месяц январь 1920 г. от тифозной эпидемии погибло 66500 человек. А до весны в мир иной ушли еще 100000. А сколько еще было безвестных, неучтенных, погибших в ноябре-декабре 1919 г., бог знает. Из-под сугробов при весеннем таянии снегов появлялись трупы, разбросанные по всему городу. Даже «субботник» по санитарной очистке с привлечением армии организовали. Для сравнения масштабов бедствия приведу еще один показатель. В середине 20-х годов все население Омска по переписи составляло около 150 тысяч человек – во много раз меньше, чем погибло в страшную годину его «бескровного» освобождения. Среди 13 миллионов человек, погибших в стране в период гражданской войны (по данным Волкогонова – Е. Е.), ни в одной географической точке России не умерло столько людей, сколько в Омске в период его «освобождения».

Все это варварское проявление военно-административного деспотизма, которому ревностно предавались власти, крайне вредно и в ряде случаев гибельно отразилось на омском обществе. Оно внесло расстройство в самые важные начальные периоды перехода к новой общественной структуре. Даже самые умеренные элементы градского общества, как мне помнится с «младых ногтей», еще долго недобрым словом поминали тех администраторов-устроителей «светлого будущего для пролетариата и крестьянства».

 

***

 

В те времена военная политика Омгубревкома являлась доминирующей нормой при решении любых вопросов жизнедеятельности города. Прежде всего, как постоянно педалировалось в публичных речах «власть предержащих», в интересах укрепления прав «диктатуры пролетариата». В период «взятия Омска» местному пролетариату громко пообещали из землянок и прочих лачуг переселить в «буржуйское жилье». А что было на деле? Через месяц после «освобождения» зав. коммунальным отделом Петухов докладывал: «...взяли на учет дома буржуазии». Вот только: «...По вопросу переселения беднейшего населения в лучшие квартиры ничего не сделано по мотивам большого наплыва в город войсковых частей». Наконец, войска перебросили в другие «горячие точки». Вроде бы и жилплощадь освободилась. Но ритуальное пропагандистское песнопение: «Кто был никем, тот станет всем» приобрело другую интерпретацию: «Каким ты был, таким остался...» Вот так. Бедность, сами знаете – не порок. А «беднейшее население» – лишь средство для достижения высших целей...

Уже на моих глазах в 30-е годы проходила концентрация и рост промышленного пролетариата города. Неизмеримо, по сравнению с дореволюционным периодом, разрослись в так ныне называемых округах – Центральном и Ленинском различные «копай-городки»: Порт-Артуры, Шанхай, Волчий хвост... Я жил на углу Московской и Потанинской улиц «на складах», а через дорогу были так называемые Мариупольские землянки, где жили, рождались и умирали в грязи и нищете в этих норах целые поколения Строителей «светлого будущего». В те времена 37 года уже говорили: не ищи милости у власть предержащих. Не заслужить репрессии – это уже милость.

А очередной варяжский секретарь обкома ВКП(б) М. А. Кудинов неустанно повторял: «Мы по-большевистски дрались за выполнение и перевыполнение сталинских пятилеток и обеспечили большевистскую победу»...

 

***

 

А уж как проводили эти самые первые «выборы в Советы», я не только по рассказам очевидцев-родственников, соседей знаю. Сам эту документацию, хранившуюся даже не в облгосархиве, а в текущем архиве Омского облисполкома, лично просматривал в середине века. Тот немногочисленный местный рабочий пролетариат из железнодорожных и прочих мелких мастерских вошел в «электорат». А значительную часть городского населения и не каких-то там «недорезанных буржуев» вообще лишили избирательного права. По «классовому признаку». Этот бывший офицер, другой – мелкий лавочник или его родственник, сын священника, дьячок, торговец или член его семьи, а тот вообще «гнилой интеллигент»... Разве можно было таким людям доверить выборы Соввласти? У них же не тот «менталитет»: образ жизни, общественная определенность, социальное отношение к новым «хозяевам жизни». Запросто провалят. Раньше всяких «вторых туров» выборов не допускалось. Так что на «омском столе» уселась вся пришлая «варяжская» власть, не имевшая здесь родовых корней. А знаете, кто там у нас подвизался в «верхнем эшелоне» партвласти? «Все свои» – «национальные по форме и содержанию». Сами антропонимы говорят об их происхождении. Председатель Омгубревкома В. Файдыш, председатель горкома партии А. П. Слунд, секретарь горкома М. Ю. Бобе. Потом еще налетели-подъехали «идеологи-марксисты»: В. Д. Вегман, Е. Губельман (который Ярославский – Е. Е.) и другие. В ВЧК – этом «боевом отряде партии» соответственно – «прибалтийский интернационал»: И. П. Павлуновский со своей «шифровальщицей» М. Ю. Дзелтынь и прочими «латышскими стрелками»... Словом, «у руля» ни одной славянской фамилии... Помню, в детстве видно не зря старые омичи говорили: «На чем держится советская власть? На жидовских мозгах, на латышских стрелках и на русских дураках»...

Пропагандистский аппарат играл на чувствах люмпенов. А чтоб легче было «доить» город в интересах центра с подачи «одобрямса» этой руководящей головки, почетным членом Омского горсовета избрали «вождя мирового пролетариата», который так и не удосужился сюда заглянуть. А уж о «кровожадности Ленина», его поддержке неправого террора в последнее десятилетие много публиковалось, так что не будем повторяться.

А тут еще «костлявая рука голода» достала городское общество. Хотя склады колчаковской армии ломились от продовольствия и имелось 50 тысяч голов скота, который перерезали. Куда дели? Говорят, «благотворительная помощь» городскому обществу по случаю «освобождения», «всем по 10 фунтов выделили». Только вот мои сограждане что-то никто не мог припомнить такого случая. Зато Губревком в своих отчетах докладывал об отправках продовольствия в Центральную Россию. Только за первое полугодие 1920 г. было заготовлено и отправлено столько продовольствия, «... что превышает всякие заготовки в предыдущие годы по Омской губернии». И этим все сказано.

А вот оправдывали ли последствия «освобождения Омска» вызванные им жертвы? В советской историографии такой вопрос вообще не возникал.

Таковы результаты последствия «омской операции», проводившейся под руководством «молодого да раннего» командарма-5. Но «освободителя Сибири и победителя Колчака», а именно так тогда наименовал его И. В. Сталин, рекомендуя в том трагическом для Омска январе 1920 г. на очередное «узкое место» – пост Командующего Кавказским фронтом. Как говорится, в Сибири «мавр сделал свое дело» и, получив заслуженную им долю «сладких пряников» в виде почетного революционного оружия – шашки с вызолоченным эфесом и знаком ордена Красного знамени, «демон гражданской войны» отбыл к месту своего нового назначения – в ставку Кавказского фронта, на котором сложилось критическое положение. И даже штаб его переместился аж в город Саратов. Но это уже другая история, которую ныне именуют не иначе как «кавказская интервенция».

И даже пролетарский легендарный полководец, первоконник С. М. Буденный высказывал свое негативное отношение к Тухачевскому. Уже в послевоенный период, когда зашла речь о назначении Тухачевского заместителем наркома, он сказал: «Я казаков, белых бил. Но я против того, чтобы их разорять. Я как пойду по лесам, так я им покажу жидовский Кремль». Комментарии излишни.

История и современность. Еще один виток исторической спирали... Как это там «буревестник революции» говорил? «В жизни всегда есть место подвигу!» В российской истории немало примеров имен позитивных исторических личностей. Минин и Пожарский, например. Но были освободители и ОСВОБОДИТЕЛИ. Кто в российском народе или хотя бы в омском так называемом «по-импортному» электорате помнит ныне «голубую мечту» бывшего президента Б. Н. Ельцина? Не трудитесь. Это было опубликовано за «бугром». Тому уже шесть лет назад. В интервью журналу «Тайм» президент поведал, что «российский народ» ну очень понимает, как он его любит. «... Не скрою, мне бы хотелось, чтобы россияне запомнили меня как человека, который сделал все, что мог, чтобы навсегда освободить свой народ от наследия гражданской войны». Такое вот «скромное» субъективное пожелание... Сначала реализовал себя по зову своей натуры, своих интересов в качестве строителя коммунизма, «освободителя» от «проклятого прошлого», а затем характер социальной необходимости изменился. Стал активно «освобождать» народ от «развитого социализма». Этого «негативного» наследия гражданской войны. Собственно отчуждение между народом и президентом Ельциным не может быть объяснено его личными качествами. Как тут не вспомнить пушкинское:

Нет, милости

не чувствует народ,

Твори добро

не скажет он спасибо,

Казни и грабь –

тебе не будет хуже.

Словом, вопрос об отчуждении между народом и президентской властью значительно старше самого Бориса Ельцина. Историкам еще предстоит дать научно-аналитическую оценку его деятельности.

И в заключение этого повествования мы вновь возвращаем читателя к началу, где говорится о терроре против своего народа. Никто уже не говорил о том, что он преступен и аморален. Это была «норма жизни». Когда жизнь человеческая потеряла всякую цену. Ничто не исчезает бесследно. А что касается эпиграфа, стоящего в начале нашего очерка, то заметим – расхожая латинская пословица «О мертвых следует говорить хорошее или ничего не говорить» годится разве что для «текущего момента» – некрологов. В историописании же поиск истины – отражение не только «света», но и «теней» в деяниях прошлых поколений.

Давно и не нами сказано: истина – процесс. И плох тот историк, который хочет оставить за собой последнее слово.