Рассказ

А вот и неправда! Никогда в Цхинвали наша семья не жила! Детство и юность мои прошли в городе Сталинире. Под таким названием город этот останется для меня до конца. Наша семья - отец, мама, бабушка и нас, трое детей, - приехали в Сталинир с Дальнего Востока еще до войны.

Здесь я немножко оговорюсь. Не подумай, дорогой читатель, что я сталинистка ярая и поэтому называю город его прежним, теперь заклятым именем. Просто хочу быть честной, т.е. писать так, как думаю. Ведь устает человек вечно притворяться, вилять душой. Говорить одно, думать – другое.

Отцова старшая сестра, Лидия, тоже раньше жила на Дальнем Востоке. Там и замуж вышла за осетина. Они уехали к нему на Родину, в Южную Осетию, еще до Советской власти. Тетя Лида замуж выскочила молоденькой, 14-ти лет, а муж был лет на 30 старше.

Дядя Илико и тетушка тоже иногда город Сталинир Цхинвали называли. До Советской власти он не считался городом, а просто был еврейским местечком. Несколько узких, мощеных речным камнем-окатышем, улочек. Дома из того же серого камня. Узкие маленькие окна смотрят на север. У каждой постройки, хоть одноэтажной, хоть двухэтажной (выше домов не было) – балкон-«анвани». Местечко жило базаром. Грузинские евреи, в основном, занимались всякими ремеслами. Тачали сапоги, шили черкески, вязали толстые шерстяные носки... Да разве все перечислишь, что умел делать мастеровой народ. У некоторых были виноградники. Те промышляли вином.

В воскресные дни на базаре собиралась уйма народа. Из ближних, из дальних селений шли и ехали крестьяне, кто с чем. Базар шумел разноязыко. И чего там только не продавалось! Пронзительно, призывно кричали: «Циви цкали!» – еврейские мальчишки, бегая по базару с кувшинами воды. Загорелые до черноты, босые, кудрявые чертенята тоже имели свой бизнес – торговали водой. За базаром катила быстрые пенные воды река Лиахва. Распряженные буйволы лежали в воде.

При Советской власти местечко стало городом – столицей Юго-Осетии. И был он назван Сталиниром. Иристон – по-русски – Осетия.

Думаю, все лучшие силы и таланты были приложены осетинами, чтобы сделать свой город прекрасным. С каждым годом он рос и хорошел. Столицу Осетии населяли различные кавказские национальности – всем хватало места и работы.

...Ах, сколько воды, сколько лет утекло с той поры. Одно могу сказать в полнейшей уверенности, что вряд ли еще найдется город, который бы так любило его население. А вражда была? Какая вражда и между кем?.. Но особенно осетины уважали русских. Ведь так много хорошего дала им Советская власть! Даже письменность была придумана для маленького народа не без помощи русских.

...Отец устроился в типографию, в наборный цех. Его сразу же назначили начальником цеха, хотя он не знал ни грузинского, ни осетинского языков. Зато наборное дело знал досконально. Типография выпускала грузинские и осетинские газеты, журналы, книги, учебники на осетинском языке.

На первый случай тетка нашла нам комнату.

Жилье для нашей семьи было слишком мало. Мама по всему полу расстелила постели, а стол и стулья (их дала хозяйка) ставить было некуда. Мы хотели определить их на улице, но хозяйка не разрешила: «Украдут». Так мы и маялись без стола и сидений.

Тетка уехала к себе в селение, а через три дня вернулась и стала тоже ночевать в нашей теснотище. Ее вызвали на какие-то парткурсы, так как в колхозе она была парторгом. Тетка с мужем и дочкой говорила дома по-осетински, знала она неплохо и грузинский язык.

С месяц мы прожили в тесноте. Потом отец решил, что надо купить дом.

Дом, вернее, домик – комната и кухня да маленький дворик - мы купили в еврейском квартале, недалеко от базара. Нам домик понравился. Он напоминал русские постройки. Мама занялась побелкой, а мы с братом ей помогали. Я радовалась, что у нас теперь хватит места поставить кровати и все другое. А главное – на кухне была настоящая кирпичная печь.

В доме свежо пахло известью. Стены и потолок сияли белизной. Мы промывали окна, а по улице на базар спешили люди, катили медленно арбы, кричали на буйволов и стегали их длинными прутьями по головам погонщики. Так было, конечно, и сто, и более лет назад. Бабушка тоже долго не отходила от окна. Помню ее слова: «А люди здесь красивые лицом».

...Я не люблю темно-красные георгины. Почему, сама не знаю. Первые южные цветы, увиденные мной. Росли они во дворике, возле нашей комнатенки, где спали на полу тесным рядком, а ели – сидя на полу, держа чашки на коленях.

Георгины эти были гораздо выше меня, маленькой девчонки. А цветы их, тяжелые, пышные, величиной с тарелку, совершенно не пахли. «Какие-то не настоящие», - думала я враждебно. А ночами мне снились ландышевые пахучие полянки, мягкая трава. Наверно, и маме снилось что-то родное, потому что она всегда была грустной.

Мы прожили в Сталинире-Цхинвали 10 лет. Когда началась война с фашистами, отцу дали бронь. Но через неделю он свою бронь сдал и ушел на войну. Может быть, думал, что война продлится три-четыре месяца, а оказалось...

Мы все жили в своем домике. Почему-то военные зимы были такими морозными и голодными. Ветер продувал насквозь наши одежонки. Чудесную русскую печку нечем было топить. Дрова (вязанки прутьев) стоили очень дорого. В комнате стояла маленькая «железка», мы ее топили, если позволяли деньги купить вязаночку.

Иногда над городом пролетали с противным воем вражеские бомбардировщики. Нет, не бомбили. Нам они кидали листовки. В них обещалась райская жизнь, если им удастся взять Кавказ.

Отец вернулся, когда кончилась война. День был прекрасный, весенний. Городок, как и прежде, утопал в цветах. Отец привез полный рюкзак всякой вкуснятины. Им на прощанье выдали шикарный военный паек. А мы-то наголодались.

Отец снова пошел в свою типографию. А мама болела. Врачи велели ей больше лежать. И если она хочет жить, то надо сменить климат. С таким больным сердцем нельзя жить в горах.

Отец, человек решительный и рисковый, решил продать домишко и ехать. А куда? Конечно, в Сибирь! Наша мама родом из Сибири, значит, туда и подаваться надо.

Как говорится, долго ли нищему собраться – только подпоясаться. Так и нам. Дом быстренько продали, а вещей и мебели у нас не было. Что можно продать или обменять на продукты, проели в годы войны.

Верно говорили осетины-врачи. Мама в Сибири как бы заново родилась на свет. Теперь мы жили в самой-пресамой лесной глуши. Местные называли свой лес Урманом. Мы раскорчевали себе огород. Мама трудилась на земле не покладая рук. Каждый год к огороду прикорчевывалась грядка-другая. И все-то у мамы росло, как тесто на хороших дрожжах. А суровые сибирские зимы были так теплы. Дров-то хватало вволю. Прекрасных березовых дров. Топи печь, не ленись. И совсем иная жизнь, иной быт, иные люди. Мама и отец как-то сразу привыкли. Будто всегда здесь жили и редко вс поминали Кавказ. Я же только и думала, как бы мне вернуться в Сталинир.

...Ранней сибирской осенью от холодных ночных рос травы смотрятся седыми, а вечерами на небе играют беззвучно сполохи. Луна, огромная, светлая, выдвигается из-за зубчатой черной кромки леса. Я смотрела на нее, и сердце мое тосковало. Горы видеть хотела, с их белыми, сияющими вершинами. Я хотела слышать осетинский быстрый говор и бродить вечерами по улицам с друзьями.

Мария Джиоева – осетинка, несколько лет мы с нею сидели за одной партой и были неразлучны. Отличницы, знатоки русской грамматики армяночки Мэри и Эмма. Они почему-то любили меня называть «Японочкой».

А годы сибирской жизни мчались лихими конями и увозили все дальше и дальше от детства, от юности.

Быстрая ночь опускалась на город сразу, как только солнце уходило за горы. Тогда запах роз усиливался. Запахи цветов, томительно нежные, будоражили кровь. Мы, девчонки-подружки, лихорадочно «наводили красоту» и спешили туда, на «Стометровку». Еще во время войны кто-то окрестил так часть улицы от Дома Советов до театра. Это было городское место гуляний. Туда и обратно прогуливались мы, встречая знакомых, школьных друзей. Иногда со «Стометровки» уходили в парк на танцплощадку. Там каждый вечер играл духовой оркестр. Мы приходили, когда народу на танцплощадке собиралось порядочно, потому что надо было незаметно от контроля пролезть через дырку в заборе. Ну, откуда было набраться денег на билеты, если родители не были столь щедры, как теперешние. После войны в городе стало много русских. Не все эвакуированные вернулись в родные края. Потому что иным ехать было уже не к кому и не к чему. Лишь сердце рвать воспоминаниями. Так и прижились, дома построили.

Доконала-таки меня мечта о возврате в Осетию. Упорная, сотканная из крепких нитей воспоминаний. Одно лишь не учла – мои прежние друзья уже не те.

Вот и вернулась на пепелище прежней жизни. Разыскала прежних знакомых, подружек и сразу поняла: «В этой их жизни – мне нет места». У них были семьи, дети. Самая любимая, самая дорогая моя подружка Катя откровенно сказала: «Я тебя рада видеть, но пути наши разошлись. Опасаюсь, как бы муженек мой к тебе не переметнулся. Когда-то он был к тебе неравнодушен». Я вспомнила вечно прыщавого Игорька с его потными ладонями и чуть не расхохоталась. Попрощалась с Катей и ушла...

Работать устроилась в ту самую типографию, где когда-то работал отец. Некоторые старые наборщики помнили его, и им приятно было, что я вернулась и пришла к ним. Вскоре направили на учебу в Тбилиси. Открывалась русская газета, и нужны были линотиписты. Потом приехали еще две девушки-белорусски из Минска. Нам дали квартиру, т.е. комнату, правда, довольно большую, и кое-какую обстановку. Очень тепло относились к нам на работе и грузины, и осетины. Два грузина-наборщика частенько повторяли: «Твой папа нас в люди вывел. Всегда помнить будем. А кто мы были? Кинто были».

Нашу русскую газету делали: осетины, армяне, грузины, белорусы и русские. Как одна дружная семья были. И так горевали все, вместе с редактором-осетином, когда газету закрыли. Сталина уже не было, шел период хрущовщины. Но я помню и теперь, как мы все рыдали, узнав, что Сталина нет. Ведь мы были совершенно уверены, что без него со страной может случиться что-то плохое…

Закрыли газету, и мы подались кто куда… Мне и девочкам-минчанкам дали направление в тбилисскую газету «Заря Востока». Мы сидели уже на чемоданах. Решили ехать в Тбилиси утренним первым автобусом, и потому легли спать пораньше. А мне не спалось. Все сомневалась, нужна ли мне поездка в Тбилиси? Ради Сталинира – города моего детства я вернулась из Сибири. Ну, а Тбилиси? Зачем он мне!

Я разбудила девчонок и сказала: «Собирайтесь, пойдете провожать меня до вокзала. Я поеду ночным поездом до Тбилиси, а оттуда уже утром буду катить в Москву». Они недоуменно уставились на меня: «Ты что?»

- Домой поеду. В Сибирь…

Так я первый раз назвала Сибирь домом.

Хорошо, что тетя моя не дожила до теперешней поры. Из газет знаю, что город мой стоит в руинах.

Вот они, свобода, демократия как повернулись. Гонят осетин из их города. Жгут дома, убивают детей и женщин. Что сделалось с грузинами? Кто их заставляет творить злодейство?

А мои одноклассники – грузины и осетины? Мы были так дружны. Они тоже убивают?

И как апогей всех бед, свалившихся на людей, виноватых лишь в том, что были верны Советской власти, а русских считали старшими братьями – еще и землетрясение добавило горя. А когда грузины решили уничтожить маленький, но отчаянно смелый народ, - осетины позвали на помощь старших братьев. Русские не пришли…

Вот и все. Не видать мне больше моего города. Нет туда пути. Да и города, сердцем чую, больше нет…

1991 г.