Сразу за кочегаркой – стоило перелезть забор – начинался пустырь. Постепенно ширясь, он жёлто-грязной полосой тёк на юг, к лесу, за которым, догадывались мы, был аэродром. Часто, забравшись под крышу школы, мы наблюдали из чердачного окна за самолётами, взлетавшими с невидимой нам площадки. Постепенно набирая скорость, они уходили высоко в небо и исчезали, оставляя лишь след – туманные волнистые полосы на синем. Нам казалось, что до аэродрома не очень уж и далеко…

Толик Шелков сказал:

- Если выйти после занятий, мы успеем вернуться к домашней подготовке.

- А обед? – спросил я.

- Ты скажешь, что мы читали интересную книжку, – повернулся он ко мне. – Тебе поверят. Правда, Радик?

- Ага, – сплюнул Колька Радик. – Ему поверят. Он бы и сейчас читал, не пошли нас за фанерой…

Я согласился.

Мы спустились с чердака и сказали учителю по труду Степану Петровичу, что фанеры не нашли.

После уроков мы тронулись в путь.

Было начало мая. Земля ещё не подсохла как следует, ноги вязли в глине, но мы не обращали на это внимания. Шли напролом к лесу… Иногда нам попадались зелёные острова. Мы обходили их сторонкой. Почему-то жалко было топтать траву, только что пробившую землю и согревшуюся на солнце. Быть может, потому, что на пустыре больше ничего не росло.

- На то он и называется – "пустырь", – сказал Радик. – Пус-тырь. От слова "тырь". Тащи, значит.

- От слова "пусто", – не согласился Толик.

- Я и говорю, – кивнул Радик. – Пусто – значит, тырь. Никто и не увидит.

Он развёл руками:

- Попробуй поищи…

- Здесь и искать-то нечего, – сказал я.

Радик даже остановился.

- Чёрта с два! – сказал он, сплюнув. – Тут много кой-чего затырили колчаковцы разные. Я знаю. Мне бабка рассказывала. Она золотое кольцо, когда картошку копала, нашла. – И, обернувшись, кивнул: – Вон там, за бугром. На обрате покажу.

По правую руку от нас тянулась улица Лизы Чайкиной, по левую – высоченный заборище моторостроительного завода. На этот завод нас год назад водили на экскурсию.

Толик сказал:

- У меня мама там сейчас работает. Она моторы для самолётов собирает. Для боевых…

- А ты откуда знаешь? – спросил я. – Если для боевых – это военная тайна…

- Знаю, – испугался Толик. Наверное, за маму. – Вы только не говорите никому, – жалобно попросил он.

- Не скажем, – сказал я.

- Пожрать бы чего! – неожиданно заявил Радик.

- Можешь вернуться в интернат, – сказал Толик.

Радик буркнул:

- И вернусь.

- Уже недалеко, – сказал я.

Идти стало тяжелее. Ноги по щиколотку проваливались в грязь. Радик закатал по колено штанины. Мы последовали его примеру. Говорить не хотелось, язык разбух, хотелось пить, но мы крепились.

Наконец Радик не выдержал:

- Попить бы!

- Скоро попьём, – сказал я.

- Где?

- В лесу.

Толик сказал:

- У нас нет ножа.

- У меня есть! – обрадовался Радик.

Он вытащил заточенный обрезок ножовочного полотна, обмотанный наполовину медной проволокой.

- Вот.

- Сойдёт, – одобрил Толик.

Мы вошли в лес. Здесь было прохладно.

На берёзах уже лопнули почки, выказав клейкие зелёные язычки. Радик выбрал тоненькую берёзку, полоснул по коре ножом и припал губами к порезу.

Толик сказал зло:

- Не захлебнись!

Радик закашлялся, удивлённо вытаращил жёлтые глаза:

- Чего ты?

- Ничего.

- Дерево, что ли, жалко?

- Да, – сказал я. – Жалко.

- Так ты же сам… – удивился Радик.

По стволу берёзки, расплываясь, стекал сок.

- И ты… – повернулся Радик к Толику.

Защищаясь, он нападал. Мне стало жалко Радика.

- Пойдёмте, – сказал я. – Недалеко есть озерцо.

- А ты откуда знаешь? – спросил Радик. – Не был же…

- Был, – соврал я.

- Когда?

- Давно.

Радик недоверчиво сплюнул.

- Ну пойдёмте.

И залепил землёй разрезанную кору берёзки.

Минут через пять мы и вправду вышли к яме, заполненной водой.

- Вот, – сказал я, опускаясь на колени. Вода была студёная и пахла осенью.

Радик сказал, отдуваясь:

- Как пообедал. И вкусней, чем сок. – И бросил в яму с водой нож.

- Зачем ты, Колька? – спросил Толик.

- Ну его, – сказал Радик. – Чёрт с ним. Только карманы рвёт.

Недовольство друг другом исчезло.

Мы тронулись дальше, вышли на поляну и остановились вновь, наткнувшись на голубое яйцо. Яйцо лежало на бугорке, наполовину скрытое сухими травинками.

- Кукушкино, – сказал Толик.

- У кукушки серое, в коричневых крапинках, – сказал я.

- Наоборот, – возразил Радик. – И меньше. Надо его взять с собой и показать Курице. – "Курицей" мы называли ботаничку. – Или лучше спрячемся в кустах и высмотрим, кто прилетит греть.

- А самолёты?! – сказали я и Толик в голос.

- На обрате, – сказал Радик. – Если время останется.

- Не останется, – засомневался я. – Уже, наверное, часа три.

Вдруг где-то совсем рядом загудело.

Толик сказал:

- "Як" заработал… – И зачем-то привстал на цыпочки. – Точно, "Як", – повторил он, и, как завороженный, пошёл на звук.

Мы двинулись следом. Продираясь за Толиком через заросли шиповника, я оцарапал лицо и руки. И Радик тоже. Он сказал, покрутив пальцем у виска:

- Свихнулся Толик. Как пить дать.

- Тише, – зашептал я.

Мы выбрались из леса.

Прямо перед нами лежало огромное поле. Хорошо были видны самолёты. Они стояли в три ряда, ровно, как по линейке, некоторые укрыты брезентом. Возле самолётов суетились люди в синих комбинезонах.

Я сказал:

- Лётчики.

- Нет, – возразил Толик. – Техники. Видишь, ремонтируют.

- Сверхзвуковые? – спросил Радик.

- Реактивные, – ответил Толик. – "Яки".

- Пойдём, что ли? – не выдержал Радик. – Чего стоять?

- Куда? – спросил я.

- В интернат, обратно…

- Столько шли! – сказал Толик.

- Стой! Ни с места! – прогремело сбоку.

У меня оборвалось сердце.

Раздвигая ветви кустарника, к нам вышел громадный человек в синей фуражке с золотыми крылышками над козырьком. Крылышки ударили в глаза и по глазам.

- Кто такие? – спросил явившийся из кустов и сам себе ответил, улыбаясь: – А, шпионы… – И засмеялся: – Испугались?

- Ага, – выдавил Радик.

У меня продолжали дрожать коленки.

Толик спросил:

- Вы лётчик?

- Буду.

И тут мы увидели, что он совсем не громадный, как показалось вначале, а немногим выше нас. И усы у него росли ещё не очень, чуть-чуть припушили губу.

Я облегчённо вздохнул.

- Вы откуда? – спросил он.

Я ответил неопределённо:

- Оттуда. Недалеко.

- Понятно, – сказал он. – Звать как?

- Кого?

- Для начала тебя хоть.

- Александром, – сказал я.

Он улыбнулся:

- Тёзки, значит. – И повернулся к Радику: – Ну, а тебя как кличут?

- Радик.

- Родион, что ли?

- Ага, – соврал Колька.

Толик сказал:

- Толик. – И протянул руку.

Мой тёзка пожал её.

- Очень приятно.

Мы ему явно нравились.

- Ну, идёмте, – сказал он.

Я снова испугался:

- Куда?

- Ясно, куда. Не в милицию же… К самолётам. Вы же самолёты пришли смотреть? – спросил он.

- Ага, – сказал Радик.

Толик кивнул: да, мол, самолёты. Подумав, уточнил:

- Истребители.

- А можно? – спросил я.

- Со мной можно, – сказал тёзка.

Мы вышли на поле. Обкатанное, оно пружинило под ногами, хотелось побежать по нему, раскинув руки, как крылья, но я сдерживался, стараясь шагать в ногу с моим тёзкой. Мы подошли к самолёту, возле которого возились трое в синих комбинезонах. Один из них, гораздо старше моего тёзки, спросил строго:

- Васильев, ты кого это привёл? – Он сказал это, хмуря брови. – Посторонним строго запрещено!

- Они не посторонние, – ответил мой тёзка. – Они мои знакомые, товарищ инструктор.

- Всё равно не положено, – сказал инструктор и приказал: – Проводите, курсант Васильев, посторонних за территорию учебного аэродрома. И объявляю вам выговор без занесения в личное дело!

Радик сказал:

- Васильев не виноват. Это мы сами.

- Что сами? – спросил инструктор. Он был худой, бледный, с руками, повисшими чуть ли не ниже колен. В правой руке он комкал мазутную ветошь. – Отвечай, когда спрашивают!

- Сами пришли, – сказал Радик. – Сначала двигали пустырём, потом шли лесом. Вот он, – ткнул в меня Радик пальцем, – поцарапал лицо и руки. Видите?

- Вижу.

- И ты поцарапался, – почему-то обиделся я на Радика.

Толик молчал. Инструктор спросил у него:

- А вы почему молчите, молодой человек?

- Я думаю, – ответил Толик.

- О чём?

- О самолётах.

- Интересно, – сказал инструктор. – И что же вы думаете о самолётах?

- Я думаю, вы занимаетесь профилактикой воздушной техники, – объяснил Толик. И добавил: – Вы изучаете устройство "Яка".

- Вот как…

Инструктор присвистнул, оттопырив нижнюю губу. Свистеть он явно не умел. Бросил ветошь на землю.

- Вы что же, – спросил он Толика, – разбираетесь в самолётах?

- Мой отец был лётчик, – сказал Толик.

- Почему – "был"?

- Он разбился на учениях.

- Фамилия? – спросил инструктор.

- Шелков…

Инструктор поверил Толику сразу.

- Григория Тимофеевича, значит, сын… Знал я твоего батьку. Он был хороший истребитель.

Глаза инструктора сделались больными.

- А твой отец тоже лётчик? – спросил он меня.

- Мой отец был врачом, – сказал я, хотя на самом деле отец был фельдшером. Правда, военным.

- Понятно, – сказал, глядя уже как бы в себя, инструктор. – Но ты хочешь стать лётчиком? – спросил он.

- Нет, – сказал я. – Геологом.

- Почему геологом? – немного удивился инструктор. – Ведь твой отец был врач…

- Я боюсь крови, – впервые в жизни признался я. – А мой дядя – геолог. Он брат отца.

- А ты? – повернулся инструктор к Радику.

- Я – как Толик, – сказал Радик, и мы с Толиком невольно переглянулись: Колька всегда хотел быть милиционером, чтобы его все боялись.

- Понятно, – опять сказал инструктор, хотя нам не было понятно – оставят нас на аэродроме или выведут за его территорию.

Толик спросил:

- Разрешите остаться?

- Да-да, – кивнул инструктор. – Конечно. – Он смотрел на нас, но видел что-то своё. И сказал устало: – Васильев, займитесь парнями. А я схожу на энпэ.

И ушёл, сутуля узкие плечи.

Мой тёзка сказал:

- Он три года назад неудачно катапультировался.

- У него загорелся самолёт, – сказали в один голос двое других, до этого молчавшие за спиной инструктора. Им было лет по семнадцать. Они были очень похожи. Должно быть, братья. – Он сломал позвоночник.

Васильев добавил:

- Ему запретили летать. Он теперь инструктор нашего клуба.

Толик спросил:

- Товарищ инструктор был военным лётчиком?

- Да, – сказал мой тёзка Васильев. – Он летал на сверхзвуковых.

- Он награждён орденом Красного Знамени, – добавил один из братьев, а другой посмотрел на свою грудь, точно и на ней был орден.

Мы помолчали. Потом Васильев приказал:

- Савельевы, покажите парням внутреннее устройство.

- Есть! – ответили они.

Радик сказал:

- Я – первый!

- Первым пойдёт он, – показал на Толика Васильев. – По справедливости…

Последним в кабину забрался я. Мне в кабине не понравилось – слишком тесно и много непонятных приборов. Другое дело – «поле», как геологи называют местность, где ищут разные полезные ископаемые. "Нет, геологом лучше, чем лётчиком", – подумал я, однажды уже побывав в "поле" со своим дядей. И без сожаления выбрался из кабины.

В стороне Толик разговаривал с моим тёзкой о стабилизаторах и лонжеронах. Радик сидел на крыле, болтая ногами.

Один из братьев сказал ему:

- Слазь. Сергеев идёт.

Пришёл инструктор.

- Посмотрели? – спросил он.

- Ага. – Радик хотел сплюнуть, но вовремя передумал.

Толик спросил:

- Можно мы придём ещё?

- Да, – сказал инструктор. – Конечно. – И обратился к Васильеву и Савельевым: – Пора идти. Уже шесть. Автобус ждёт.

Они собрали инструмент, затянули самолёт брезентом.

- Вам куда? – спросил нас Сергеев.

- В интернат, – сказал я. – В третий.

- Это который имени Гагарина? – уточнил он.

- Ага, – сказал Радик. – Юрия Алексеевича.

- Тогда нам по пути. Тебе сколько лет, Шелков? – спросил Сергеев Толика.

- Двенадцать.

- Когда исполнится шестнадцать, приходи в клуб ДОСААФ. Спроси Сергеева.

- А сейчас нельзя? – спросил Толик.

- Пока нет. Вот исполнится шестнадцать…

- Хорошо, – сказал Толик. – А им можно со мной? – спросил он о нас.

- Можно…

Мы перешли лётное поле. У проходной будки Сергеев сказал старику с красной повязкой на рукаве телогрейки:

- Ребята со мной, Степаныч.

- Вижу, однако. Племяши, што ль? – спросил Степаныч.

- Вроде.

- А я и гляжу: похожи.

Мы сказали:

- До свидания!

- Бывайте, – ответил Степаныч.

Васильев за проходной сказал:

- Добрый старик.

Савельевы добавили:

- Он в войну на штурмовике летал.

- Стрелком-радистом.

Мы залезли в автобус, битком набитый курсантами. Я подумал: "И влетит же нам в интернате!" Но подумал почему-то радостно. Автобус тронулся, затрясся по просёлку. Кто-то затянул песню о пилотах, у которых первым делом самолёты… Песню подхватил весь автобус. Не пел один Сергеев. Он, не отрываясь, смотрел в окно.

Мы ехали и пели…